Захмелел Павел, разомлел у огня. Пустился в рассказы о благолепии московском, о соборах, теремах да ярмарках, о людях иноземных да товарах редкостных. Где и прибавит малость для красного словца – уж больно нравится Павлу, как охотники ахают от удивления да подливают ему в чарку. А уж потом они и сами разошлись – городят небылицы наперебой. За веселым пиром не замечают, как на востоке посветлело…
…Проснулся Павел от пальбы. Что такое! Зорька еще сырой туман не рассеяла, а два пьяных охотника лупят вверх в кого-то, никак попасть не могут, а третий крепко спит в обнимку с ружьем.
– Ах вы, мазилы такие-сякие! – обругал их спросонья Павел. – Ну-ка!..
Взял он у спящего соседа ружьишко и, не вставая с колен, бабахнул прицельно в туман по какой-то большой птице.
– А-а-о-ох!..
Вдруг с высоты на всю округу раздался разрывающий душу не то крик, не то стон девичий. Оторопели охотнички, стрелять перестали, а у Павла в глазах разом свет померк и сердце ожгло. Как узнал он голос – вмиг отрезвел. Бросил ружьишко, вскочил в телегу и погнал лошадь нещадно. Чуть насмерть кобылу не загнал. Подлетел к дому, бросил телегу, в горницу побежал. Мальчонка на лавке спит, а боле нет никого. Выскочил Павел на задворки, видит: на траве белый плат расстелен, на нем – свежие цветы, ягодки разные да зелень узором разложены, а в середке на полотне два пятнышка алеют, словно ненароком кровью капнули. Возле в плошках деревянных – краски дивной яркости светятся. А Любушки не видно…
Стал ее Павел громко кликать. Тишина. Мечется он по двору, за околицу выбегает, соседей выспрашивает – куда его жена подевалась. Никто не знает. А сердце, беду чуя, все уж изболелось. Сел он, обессилев, на порог, уронил в ладони буйну головушку. Вдруг мнится или слышится ему откуда-то голос Любушкин:
– Что же ты наделал, Павел-мастер!.. Аль забыл свою клятву верную? Не сумел ты сдержать слова заветного, не уберег свое счастье светлое. Сам себя наказал ты карой тяжкою: отныне жить тебе без Любушки тридцать лет и три года…
Встрепенулся Павел, да никого не увидел. Упал на землю – рыдает, сердешный, убивается. Надумал утопиться с горя, дошел до речки, да вдруг вспомнил про дите малое – на кого сиротинушка останется?.. Глянул Павел в воду и не узнал себя: седой сделался в одночасье. Пошатываясь, побрел он обратно. Ноги сами привели его к Любушкину плату, что за домом на травке расстелен. Опустился перед ним на колени, глядит, а слезы глаза застилают, мысли в голове путаются. Вдруг опять – словно шепчет откуда-то голос родной: «Сохрани узорочье, Павел, и краски – тож. Не простые они – живые. Сама их сготовила: розу взяла у зореньки, голубец – у реченьки, зелень – у травушки, золотко – у солнышка… Как новому ремеслу обучишься – сработай да укрась для меня эту шаль, а уж я за ней тогда сама приду. Не спеши только, миленький, тут большое уменье да терпенье надобно. Любовь твоя да поможет тебе, коли меня не забудешь. Да запомни мое слово: