Егорка был малый с понятием, расторопный, веселый, да и заработать не дурак. Словом, мужик – от скуки на все руки. Правда, один грешок за ним водился: имел Егорий к бражке пристрастие. Зато грамоте знал…
Однако ударили они по рукам и по весне взялись за дело. Перво-наперво срубили просторную пристройку для мастерской. В светлом углу широкий стол для набивки полотна поставили и полки для красок и манер. Через стену Павел придумал сложить хитрую печь с котлом для запарки товара, куда проще и сподручней тех, что в московских мастерских видел. И бочки для промывки, и все прочее устроено было как следует.
За делами незаметно год промелькнул. Еще год обучались они новому мудреному ремеслу – набивать цветные узоры на запасенном полотне покупными резными манерами, закреплять набойку по горячему да доводить ее до товарного виду. Что ладно выходило – на торг выносили. На вырученные деньги кормились да покупали припасы всякие для мастерской. Как поднаторели в набивке – дело веселей пошло.
Зорко приглядевшись к привозному товару, Павел смекнул однажды, что старыми манерами можно прежний узор иным колером набивать: плат будто другим получается. Однако хитрость эта недолго выручала. Все одно пришлось самим учиться цветки резать, чтоб поменять узор; прежний-то уже не больно брали и давали меньше. Московские же купцы куда бойчее торговали своим цветастым товаром.
С непривычки тонкое резное дело туго Павлу давалось. Сколько зим прошло, прежде чем одолел он резное искусство. Помог ему завет Любушкин о терпении великом и зоркости душевной к земле-матушке. Прикасаясь сердцем к природе, по-новому познавал ее мастер, и она открывала ему свою красу.
И хотя пока не мог Павел сработать тончайшие резные цветки к дивному узорочью заветной Любушкиной шали, платки у него выходили все краше и наряднее. С каждой осенней вохонской ярмаркой все больше и дальше расходилась слава о добром платочном мастере Павле и его шалях, уже прозванных в народе «павловскими». На те, что узорней и дешевле московских, пошли мастеру дюжинные заказы от заезжих купчиков. Да не брал их Павел, потому как не артель у него… Хотя, ежели какой захожий человек просился за харч поработать в мастерской зиму-другую, Павел не отказывал, да еще и приплачивал за усердие.
Шло время, дела ладились, и барыш рос. Но одно тревожило мастера, что Ваня-сынок, хотя и отроком стал, не больно к делу радел, а все больше лодырничал да клянчил у батьки «на пряники». Часто Павел баловал парня обновками и не заметил, как тот до сроку, едва пушок на губе пробился, по вечерам в хоровод ходить стал. Проглядел Павел и то, как Ванюша после общей трапезы тайком из Егоровой кружки наладился бражку допивать. А «добрый» дядя Егор иной раз, изрядно захмелев, и сам по простоте душевной стал угощать любимчика.
Однажды по осени приплелась к Павлу из соседней деревни заплаканная баба, ведя силком девку, что от стыда лицо рукавом закрывала.