вел в большой полукруглый холл, где хранились куски жести и ящики с отделочным камнем. Толстяк, отчего-то стараясь ступать на цыпочках, подкрался к арке, которая заменяла дверной проем, и замер, прислушиваясь. Безмолвный мрак окутал его… Глаза постепенно привыкали, и в этом мраке начали проступать очертания предметов: штабеля ящиков, кушетка, куча битого кирпича… Черт ногу сломит!
Гога выругался про себя, достал карманный фонарик. Не хватало еще грохнуться и набить шишку. Тонкий белый луч лег на пол. Толстяк оторопело попятился…
Игореха лежал на грязном полу, навзничь, раскинув руки и неловко подогнув одну ногу. Пистолет выпал и валялся рядом. Гога стоял, затаив дыхание. В тишине было слышно, как шумят во дворе березы… Ничего не происходило. Он сделал пару осторожных шагов, опустился на корточки и дотронулся до запястья приятеля. Пульс слабый, но бьется… Наверное, падая, Игореха ударился головой о ящики. Недотепа! Что теперь с ним делать?
Этот невысказанный вопрос был последней мыслью, после которой на затылок толстяка что-то обрушилось, и его сознание померкло…
Монах-доминиканец не удивился, когда его посреди ночи позвали к умирающему. Африканский климат для европейца тяжелое испытание. Людей косит ненасытная лихорадка, да и здешняя пища оставляет желать лучшего.
Монах молча отправился за провожатым к жилому зданию внутри форта. Привозного камня не хватало, и все постройки, кроме самой крепости и торговой фактории, сооружались из дерева.
– Он хочет исповедаться, – сообщил монаху провожатый. – Говорит, что не дотянет до утра. Ты готов выслушать его?
– Это мой долг.
– Если боишься заразиться, не подходи близко.
– Негоже слуге Господа трепетать от чего бы то ни было. На все Его воля…
Монах толкнул дверь и оказался в маленькой комнатке, освещенной огнем свечи. Умирающий лежал на спине, дыхание с хрипом вырывалось из его легких. Он был в беспамятстве.
– Видишь, господину совсем худо…
– Оставь нас, сын мой, – обернулся монах к провожатому.
Тот послушно скрылся за дверью, но уходить не торопился. Так и застыл, приложив ухо к щели между досками. Было слышно, как бегают по стенам ящерицы.
Монах принялся читать молитвы… слова сливались в заунывное бормотание. Наконец он подошел к ложу умирающего и наклонился над ним. Тот пришел в себя, его веки приподнялись, дыхание выровнялось…
– Хвала Всевышнему… я не умру без покаяния…
– Нет, сын мой! Господь милостив… он даст тебе сил для исповеди…
Речь умирающего была бессвязной и часто прерывалась. Монах с трудом улавливал смысл. Оказывается, больной совершил тяжкий грех, убив своего соотечественника. Удивляться этому не приходилось. Нравы в колонии царили жестокие.
– Ты убил его в драке? – спросил доминиканец.
– Нет… я перерезал ему горло, когда он спал… из-за… золота… а ведь он… считал меня другом…
– У