защитить или просто обсудить с окружающими, никогда не слушающими своего собеседника. Вот он, камень преткновения, который тяготил парня всю сознательную жизнь – никто не хочет понять другого, даже услышать что-то, что расходится с его устоями, поэтому такие, как он, обречены на тусклую жизнь в тени, опускаемой плащом Звезды, вцепившейся в своё место первой и единственной ярчайшей судьбы мира.
А на кухне упал деревянный предмет, в голове у студента мелькнуло воспоминание… Когда его отец уходил от них, он грубо оттолкнул жену, лежавшую у его ног, и сказал ей, что она не достойна такого, как она. В голове парень фыркнул, выражая своё отвращение, и подумал: «конечно, не достойна, слишком она хороша, чтобы быть достойной быть с тобой». В ту же ночь мужчина разбился в аварии, и когда его на тот момент ещё супруге об этом рассказали во всех подробностях, не избегая даже деталей о том, что рука вылетела из окна и попала на лобовое стекло другой машины, и так ошарашенная женщина не могла совладать с грустью и слабостью, в паре напавшими на не ожидавшую того теперь вдову, и уронила деревянную ложку, а после упала и сама прямиком в руки шестнадцатилетнего сына.
От этого ему стало стыдно, он быстро собрал крупные куски стекла, которые впивались в собаку, собиравшую в себе вековую пыль и грязь, выбросил их и стал умывать пораненную руку. Багровый ручеёк успел достичь локтя, когда парень упирался трясущейся ладонью в стену, это было не очень-то и важно, однако, Афанасий любил воду, так как её любит, наверно, только рыба, даже сильнее… Он находил в ней что-то романтическое – готовность течь без остановки его вдохновляла и умение стачивать самые острые углы самых грубых и твёрдых камней вселяло в него чувство решимости.
Дверь ванной комнаты распахнулась, предательски скрипя заржавевшими створками, раскрывая Афанасия, который стыдился теперь посмотреть матери в глаза, но всё же зашёл на кухню, где вздыхавшая и перепуганная женщина потирала глаза уже не от грусти, а от испуга и усталости. Афоня выбрал не лучшую интонацию для начала разговора, она была слишком нежной, слишком детской и сладкой, чтобы произносить такие совсем не детские слова:
– Мама, я знаю, что причинил тебе много зла – но тут женщина воспротивилась, а глаза парня, рассматривавшие ромбы на порванном линолеуме, взвывали, смотря на неё, в них блестели те чистые слёзы, которые так понравились зеркальной девочке.
– Нет, не ты ничего не делал – редкие брови напустились на глаза, придавая им ещё большей тусклости, теперь это были не грустные облака, а тучи, несущие после себя умиротворение, – самого себя невозможно ненавидеть, а ты сказал, что ненавидишь, – вопросительная интонация заставила парня ответить.
– Ненавижу, да, но не себя – он не знал, как выразить свою мысль, думая, что мать его не поймёт, но всё её естество показывало понимание, но не выражало сочувствие, – он живёт во мне…