насыщенный газом, шипел, как знаменитый тут «Спецлимонад» в бутылках с фольгированным горлышком, дефицитно-подотчётно выставляемых на свадебных столах.
Последнюю небылицу, заправляя прозрачную зажигалку-чиркалку бензином на Витринном проспекте, публике гогоча представил кляузник Раули Анда. Самоуверенный Раули не знал, что его, в отличие от Хидеши, ждёт разорительная неудача. И побои, безобразно размётывающие волосы на голове. Он кричал во всё горло:
– У Хидеши – дурная вода!
– Да?
– Нет!
В Верхнем квартале по улицам, которые вначале кажутся тупиковыми, но всегда к кому-нибудь да приводят, уже с декабря плотной габардиновой нитью для зимней пряжи трепетала, ведя к замшелым дверям подъезда дома Хидеши, очередь нервно обтирающих другу друга телами, враждебных ко всему внешнему, бесполых, потерявших всякую личную интонацию паломников, терпящих лёгкий морозец и нехватку воздуха в сжатой груди, но страждущих получить «Сбор». И – исцеление.
Будь эта нить боевым построением, то оно могло бы стать единственным во всей военной истории, в котором arrière-garde так открыто ненавидел свой же avant-garde.
Не жалующийся на здоровье и ставший «не за дорого» на правах друга детства Хидеши контролёром – организация со структурой! – посетителей художник Мераб в поношенном оливково-зелёном пальто вечерами взвинчено пенял Хидеши, что из этой очереди к ним приходят люди, не способные принять достойную его кисти портретную позу:
– Хотя бы как у дюреровских курфюрстов Саксонии!
– Эй, эти люди для счёта, а не для твоих «рисулек», – невежественно отвечала одетая в шафрановое, успокаивающе укрепляющее доверие «пациентов» платье Хидеши и, суетясь как жужжащая пчела, спешила удалиться от него, нудного, на покой.
Мераб лыбился вслед. У него, занятого, была уважительная причина «не рисовать» этой – она потом станет «той» – зимой.
Он щедрыми ложками ссыпал сахар-песок в чашку с обжигающим чаем и всё реже видел при этом, как обречённые растаять бессчётные снежинки валят и валят над торфяным, охваченным рваным туманом, озером.
Когда, спустя пять (!!!) лет, в 1976-м у участкового капитана милиции Сору, потерявшего в один год отца и тестя, тяжело – диагноз деликатно опустим – заболела любимая за покорность официальная жена, он по скорбной просьбе отчаявшихся родственников «по её линии», забывших, что между милиционером и знахаркой был молодой, всем в квартале известный, грех, нехотя пошёл к Хидеши.
Родственники, беспомощно выкричав свой страх в её мятую бессменную ночнушку и сжившись в тишине с предрассветным отчаянием, подгоняли его в спину онемевшими указательными пальцами: поспеши, чтобы не пришлось тебе опять горевать: «я снова вспоминаю наших мёртвых»12.
Нет, подозрения – профессия! – его не отпускали: одно средство лечения от всех болезней как одна отмычка от разных дверей? Разве так бывает?
Любой