золото на себя не надеваю.
– А что у вас в ушах, рубин? Алмаз?
– Ага… не смейся! Стекляшки простые. И деньги не в кошельке храню, а в белье. Кармашек пришила под юбку…
– Но шапка-то настоящая?
– Это да. Не вязаную из бабкиного мохера надевать же! И шуба натуральная…
И тут Угольников увидел, как из глубокого декольте мелькнула грудь, он опустил глаза и перед ним распахнулся разрез юбки.
– Вы красивая…
Смородиновые глаза чуть прищурились:
– Знаете…я вижу вы – интеллектуальный человек. А я простая. Я в столовой работаю. В буфете. Пирожки там, чай, печенье. Вот просто захотелось поболтать с вами. Да и немного отрезвить пыл. В Финляндии романтика не нужна. Здесь холодные, прагматичные люди. И вы напрасно полезли защищать этого худосочного. Не фиг картины таскать сюда. Вывозить ценности…и не лезьте никуда. Законы тут суровые.
– Мы вроде бы на «ты» были! – возразил Угольников.
– Ладно. Не лезь, не вмешивайся, не болтай лишнего. И осторожнее будь. Ты для чего едешь? – слова Илоны подействовали на Угольникова отрезвляющее. А ведь она умная баба! Хоть и буфетчица.
– Дело есть…личное. Семейное. Сволочь одну ищу. В лицо хочу плюнуть.
– В Финляндии много таких! Но и хорошие люди есть! – Илона дипломатично взглянула на Угольникова. – А вот про плевок молчи. Это опасно. Тут даже стены слушают. И окна. И сидения свой слух имеют. Кстати, что там у тебя под ногами лежит?
Угольников спохватился: ой! Это он сонный, ночью небрежно запихнул вывалившийся свёрток с этюдами из сумки под сиденье!
– Тихо! – одёрнула Угольникова Илона. – Осторожно положи этюды куда-нибудь!
Женщина протянула ему шуршащий полиэтиленовый пакет.
«Как же так вышло…неудобно…получается, что я украл чужие вещи?»
– Молчи! – Илона пихнула локтём Угольникова. – А-то тебя тоже высадят где-нибудь в лесах. Их тут видимо-невидимо! Будешь с волками жить и по-волчьи выть!
– Что же делать?
– Заселишься в гостиницу. Разберёмся.
2.
Какая, к лешему, гостиница?
Но именно там в тёплой постели Угольников провалился в зыбкий, тревожный сон. Ехать на фабрику сладких изделий не захотелось. И он видел странную мокрую дождливую сумятицу, иначе это назвать никак нельзя. Перед ним мелькала нагая грудь Илоны, её ключицы, рёбра, округлые полные плечи, смешная складка на подбородке, живот, нежные волосики, и одно слово мелькало в горле: смешно-о-о!
– Успокойся… прижмись…
Что-то сестринское, материнское, словно они уже муж и жена, словно они Адам и Ева, словно в раю, и оттуда не хочется, просто не хочется возвращаться. Поэтому ничего не случается, не происходит. Лишь тепло и лето, яблоневый сад. Черешневые ветви. И глаза Илоны, живущие отдельно от всего происходящего. Именно глаза! Ни взгляд, ни выражение, ни прищур, ни улыбка, ни морщинки над ресницами, ни брови, ни дрожащие слегка веки. Сами глаза!
И Алексей чувствовал, что они словно на дощатом