там делов-то… Прямо от тебя, государь, и пойду в разрядные палаты. Дед сказал, что место для меня готово. Как спина?
– Хорошо, но чувствую, что сидит там ещё боль. Рядом сидит, зараза. Давай-давай! Приступай к лечению! Я специально лёгкий кафтан сегодня надел и одну рубаху.
Иван Васильевич легко снял расстёгнутый кафтан и повесил его на спинку кресла. Потом сам задрал со спины рубаху. Я быстро вколол ему двух пчёл между двумя следующими позвонками, посчитал сорок секунд, вынул жала и одёрнул царю рубаху.
– Всё, государь! Могу быть свободен?
– Ступай, отрок. А после вечерни приходи. В шашки сыграем.
– Ага… Сыграем… Лоб до сих пор болит, – почесал я пальцами вокруг шишки.
– А если прикажу?
– Если прикажешь, то не только приду, а приползу, даже если мёртвый буду. Ты – государь. Твоё слово – закон.
Иван Васильевич посмотрел на меня подозрительно, но я был серьёзен.
– И не побоишься лоб подставить?
Я вздохнул.
– Голову жалко. Ты сказал, что мозг жидкий, раз его можно с соплями высосать, а значит он и стряхнуться может от щелбанов. Я как-то головой о землю ударился, голова потом так сильно и долго болела, что думать не мог.
– Ладно, – рассмеялся, поняв намёк, государь. – Побережём твою голову. А то, ежели она перестанет думать, то её только отрубить и придётся. Себе её возьму. На полку поставлю и вспоминать буду про Федьку-Пифагора.
Он подал плечи вперёд и насупил брови, а руки протянул ко мне.
– Зачем пужаешь, государь? – я реально чуть не обмочился от страха, такой зловещий у него был тон и поза.
– Ха-ха-ха, – рассмеялся он довольный, что удалось создать образ, от которого может обоссаться восьмилетний пацан. – Испужался?
– Та ещё сука! – подумалось мне. – Артист, мля, больших и малых театров!
– Чуть не обделался, – признался я и подумал. – «Сниться мне в кошмарах будешь».
Царь отстранился и поморщился.
– Извини. Люблю я фряжский театр. А наши церковники запрещают его. Они всё мне запрещают! Всё! – вдруг он вскрикнул так, что я вздрогнул и всё-таки немного письнул в портки.
– У-у-у! – подумал я. – Как тут всё запущено! А ты говоришь, подойди и попроси, когда у тебя в опале.
– Так ты бы сделал театр втихаря. Вон, грека моего позови. Он читал мне Софокла и Гомера. Меня заставлял за ним повторять.
Я встал в «актёрскую позу» и, нагоняя жути трагическим голосом стал читать почти в рифму:
– Быстро в пещеру вошли мы,
– Но в ней не застали циклопа.
– Жирных коз и овец он
– пас на лугу недалеком.
– Или ещё… «Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший, Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся тысячи; пастырь при них; но юный, еще не умеет с зверем сразиться, дабы щитить круторогую краву».
Царь скривился.
– Гомер, Иллиада. Показывали греки. Это всё не то. Фрязи по-другому показывают. Эх, видел бы ты, как они меняют облик… Только что был любовником, а вдруг стал демоном, или тем же пастухом.