пресечении цифр их произведение.
– Вот и всё. Легко, да? – спросил я.
Иван Васильевич и Михаил Петрович переглянулись.
– Охренеть, – сказал дед.
– Тут даже ко мне, кажется, дошло, – медленно проговорил царь. – Подрастёт мой Фёдор, тебе отдам в ученики.
– А сколько ему сейчас лет?
– Э-э-э, – задумался государь, что-то считая в уме. – Четыре вот в мае исполнилось. Старшему Ивану семь лет в марте исполнилось. А тебе, малой?
– Зимой восемь стукнуло.
– О как! Силён! И значит, ты эти листы исписал? – спросил царь, пытаясь отойти от непонятной ему математики.
– Так и есть, – кивнул головой я.
– Кто надоумил?
– Само пришло. Вот деда не даст солгать.
– Ховрины не лгут, – сказал дед и поправился. – Не лгут Московским царям.
– Потому, что клятву верности давали, но он-то не давал.
Царь улыбнулся хитро сощурившись.
– Я русский, а значит верен тебе.
Царь вдруг помрачнел, словно на него нашла туча и покачал головой.
– Не все так думают. Нет у мас такого понятия, верность государству по рождению. Уходят князья и бояре в Литву вместе с дружинами. И какие князья и бояре?! Обласканные! Эх!
Иван махнул рукой, резко встал с кресла и вскрикнул от боли, схватившись обеими руками за поясницу.
– Ох-о-хо… Вот беда-то.
Он, оставаясь в чуть наклонённом вперёд положении, попытался сесть в деревянное кресло обратно, но я шагнул вперёд и придержал его за локоть.
– Великий государь, позволь помочь?! – спросил я.
– Чем ты поможешь, отрок?
– Я пчёл принёс. Видел, как знахарь на торжище пчёлами лечил. Он скрывал, да я подсмотрел. Помнёт-помнёт болезному спину, а сам из плошки пчелу вынет за крылья, да приставит к спине. А она и ужаль… И всё лечение.
– И сразу проходит? – удивился царь.
– Не сразу. Но многие приходили и вспоминали прошлые случаи и говорили, что тогда помог, помоги и сейчас.
– Ты, что, пчёл принёс?
– Принёс.
– А зачем они тебе?
– Так, тебя, государь, лечить. Деда сказал, что у тебя поясницу прихватило, а я и вспомнил про пчёл. Вспомнил и побежал в сад. Там пчёл полно.
– А, ну, покажь!
– Вот.
Я достал из-за пазухи бутылёк из тёмно-зелёного стекла и протянул царю.
– Только не открывай. Улетят.
– Много там? – спросил царь, прикладывая склянку к уху.
– Десяток.
– Маятся, – проговорил царь, жалостливо скривившись. – Помрут ведь. У них, как у Кощёя Бессмертного – смерть на конце иглы. Ужалят и помирают. Не жалко?
– Вот ещё! – дёрнул плечами я. – Что такое пчёлы и что такое государь? Две большие разницы.
Иван Васильевич посмотрел на меня, грустно усмехнулся и, потрепав меня по волосам ладонью, произнёс:
– Лечи уж, Федька-Пифагор. Только раздеться помоги. Михал Петрович, подсоби рубаху снять.
– Задерём только до самой головы, – сказал я. – Не надо совсем снимать.
Рубаху