близко. – И мне хочется отдохнуть.
Фаренгейт сдался сразу и, выкрутив руль кабриолета, от чего тот бросился в поворот и следом резко развернулся в обратную сторону, сказал коллеге:
– Конечно, с первых дней ее появления здесь по воле белого тумана избегаю подходить к ней ближе полукилометра.
– Она возникла ровно в тот день, когда Фрэнк Фаренгейт умер, – напомнил проживающему в городе под чужим именем приятелю Хартман.
Колоссальная телебашня, склонившаяся к земле, осталась позади, а перед героями вновь предстал безлюдный проспект во всем своем великолепии, что сотворил с ним конец света. Линии потухших на веки фонарей на элегантных чугунных столбах терялись в мареве из безликой серости, даже свет пары мощных фар не мог пробиться сквозь эту неосязаемую стену.
Извечная дымка перед глазами со временем перестала хоть сколько-то раздражать Фрэнка, будто бы она присутствовала в его жизни и жизни прочих горожан всегда, а воспоминания о чистом голубом небе, сгорающем в лучах яркого солнца, были лишь коллективным замешательством, миражом, который никак не покидает людские умы из-за редких недель в середине лета, когда небо над их головами становилось ясным, предательски обнажая глыбы парящих островов, куда по несколько раз в день поднимались огромные цепеллины.
Фаренгейт отогнал от себя прочие мысли и, предзнаменуя безумную гонку всего с одним участником, усмешливо заверил пассажира:
– Готов поспорить, что мы будем у стен всего через полчаса.
– С меня сигарета, если успеешь точно в срок, – сразу согласился Эрик, поскольку напарники знали, что этой дорогой в редких случаях пользовались только машины городских служб.
– Довоенная? – иронично набивал цену предстоящему зрелищу водитель.
– Я таких уже полгода не встречал, – пожаловался рыжеволосый Хартман, насмешливо фыркнув.
Ставки были сделаны. Фаренгейт одним движением дернул за рычаг, и салон роскошного кабриолета накрыла черная тканевая крыша, после чего автомобиль рывком дернулся с места в направлении серости городских стен.
Хартман не хотел возвращаться к безликому бетону, что стал гарантом мнимого спокойствия и символом краха старого мира, словно тысячелетний храм периметра последней столицы существовали всегда и, попросту не существовало времени, когда его не было.
Над проспектом бессмысленно повисли провода, некогда протянутые между узнаваемыми железными крышами и вытянутыми окнами чердаков. На шум выглянули дьявольские вороны, они стали единственными зрителями зрелища.
– Забавно вспоминать, но раньше ты предпочитал машинам велосипед, – напомнил вдруг Эрик.
– И он мне был не нужен: я жил слишком близко к университету, – поправил пассажира несколько легкомысленный профессор Фаренгейт.
Пара ворон со стеклянными глазами по неясным причинам бросились сопровождать машину, быть может, их привлекла ее необычайно яркая окраска