лет назад ничего не произошло.
С подлинным блаженством прислушавшись к чистому реву мотора, что определил успех недельной работы, Фаренгейт поделился еще парой мыслей, навеянных рядами ржавых заборов с колючей проволокой у самой дороги:
– Надеть и больше никогда не снимать розовые очки, дважды в сутки принимать растворенные в сахаре антидепрессанты, пока по остальному континенту за пределами стен ступает апокалипсис.
– Научиться жить по-новому, чтобы не сойти с ума, – после непродолжительной паузы прокомментировал Хартман, у ног которого лежала бутылка выпитого коньяка. – Быть может, от нас этого и хотят?
В эту секунду взгляд пассажира был устремлен к мрачному небу, вернее к каменным глыбам парящих островов, где новая аристократия уже, наверное, успела свить себе резиденции и роскошные дворцы, чтобы с комфортом встретить закат человечества, как и всего мира.
Никому из жителей нижнего города не позволялось заглянуть за мглу, что стала самой настоящей границей между теми, кто был облечен властью и богатством, и всеми остальными, запертыми в клетке бетонных стен. Даже в редкие ясные дни сказочные острова оставались недоступны для глаз посторонних, надежно скрывая тайну верхнего Парижа траурной дымкой облаков. Фаренгейт полагал, что в частности именно по этой причине воздушный транспорт позволялось иметь только периметральной гвардии.
Одинокий автомобиль на безумной скорости мчался по длинному проспекту, ставшему неким памятником ушедшей навсегда эпохе, словно в своей небывалой роскоши демонстрируя превосходство не только перед современниками, но и словно перед теми, кто когда-нибудь населял эти дома с милыми окошками.
Должно быть, оба героя в это мгновенье подумали об одном, вернее о том времени, когда дорогие сердцу люди жили, и им можно было в любое время с легкостью позвонить. Мимо машины пронеслась и вскоре осталась далеко позади одинокая телефонная будка.
– Кажется, стоит только набрать нужный номер, поднять трубку, и на конце провода будет слышен голос, – признался тоскливо и одновременно с этим несколько мечтательно Эрик, словно те, кто был ему дорог и навечно сгинул в пожарище старого мира, сейчас на самом деле был жив и счастлив, находясь где-то очень далеко от извечной мглы этого мрачного города.
Фаренгейт и Хартман прекрасно осознавали, что это было не так, что в реальность оказалась намного трагичнее: старый мир пал. И точкой невозврата стал тот миг, когда связи между людьми были навсегда утрачены, а коммуникация далее десяти километров от стен стала невозможной. Бессмысленно висящие на орбите спутники давно взбесились, точно вдруг разом осознали собственное одиночество, и были обречены созерцать затянувшуюся агонию человечества из космоса, откуда так запросто фиксировались последствия поступи белого тумана.
Вдали стали видны железные пролеты моста, обнажились и тусклые огонь прожекторов на городских стенах, Фрэнк сбавил ход и вслух заключил:
– Многие