время мы стояли и молча глядели друг на друга. Лицо Камии было непроницаемо. Он оценивал меня, словно впервые видел, а потом сказал так, чтобы все слышали:
– Ну что, Каин, позовёшь меня в поле?
Цыгане засмеялись. Эта с детским пафосом брошенная фраза неумолимо стала моим тавром. Отныне мальчишки величали меня не иначе как Каином, отчего-то всем скопом решив, что имя первого убийцы как нельзя лучше отражает присущую мне отчаянность. Возможно, последующие события подтвердили моё право на это прозвище, оттого оно и въелось в меня. Убил бы я своего брата? У меня его не было. Но я убил себя. И не единожды.
Впрочем, всё это потом. Тогда же, едва отдышавшись, я живо обернулся на знакомое ржание. Коня уводили, и его потная, почти караковая шерсть переливалась на солнце вишнёвым. А он, гордый, видно, даже теперь не желал смириться и так мотнул головой, что поводья из рук вырвал, но цыгане его быстро усмирили. Усталый был, намаялся… И так сердце у меня в груди сжалось! Не было времени с ним в глаза налюбоваться, рукою огладить. «А ведь какое диво, – подумал я со вздохом, – какая роскошь… Как на солнце лоснится».
– Ишь, зверюга, – раздался рядом голос уже не Камии, а Пашко.
Я не ответил, и он тронул меня за плечо:
– Эй, ты чего?
– Мне жаль его, – отозвался я. – Продадут да запрягут в повозку какого-нибудь пана или в разведение пустят. А на таком коне только бы из рая в ад умчаться!
– Так в чём беда? Попроси барина, он тебе его выкупит.
Я покачал головой.
– Нет. Я ни о чём его не попрошу. Никогда…
Глава III
Прошу тебя, освободи мне горло; Хоть я не желчен и не опрометчив, Но нечто есть опасное во мне. Чего мудрей стеречься. Руки прочь!
Умирать буду, не забуду тот день. От него я исчисляю начало несчастий. Мне было десять или одиннадцать. Уже тогда Камия возглавлял ватагу цыганских мальчишек. Положение хозяйского сына давало и мне некоторую весомость. Днём мы ходили искать на выступах скал серебряные волосы кешалий, прекрасных дев, сотканных из тумана, а ночью залегали в полях, пытаясь выследить сверкание золотых пяток урм, сказочных красавиц. Только в леса почти никогда не ходили. Цыгане не любят леса. Они не любят то, из чего не умеют извлечь выгоды.
Однажды в жаркий полдень я увлёк их в давно облюбованное место. Примерно в получасе ходьбы от дома, меж холмов, раскинулась в низине поляна. Уж там-то, среди цветов и трав, лежать нам было любо! Небеса проплывали над нашими головами; мы нежились в лучах последнего летнего солнца… Пашко остался в стойбище. Его сестра Чаёри, единственная девчонка меж нами, вплетала в венок жёлто-крапчатые горечавки и душистый чабрец. До меня доносился её звонкий, немного дребезжащий голосок:
Загэём мэ дрэ ‘да садо,
Зрискирдём мэ цвэто,
Прикэрдём лэс кэ шэро –
Тэ