модели 1984 года с госномером LKM-265, принадлежащем Игнасио Суаресу, и «Рено-18» 1982 года выпуска с госномером GTR-892, находящемся в собственности у Виктора Родригеса Акосты.
Игнасио Суарес был еще жив, когда у него начались конвульсии, и два фельдшера, пытавшихся остановить кровотечение из ран на теле, не смогли ничего сделать. Он умер, не доехав до больницы, поэтому его отправили в морг.
Эстебан дель Валье и Игнасио Суарес познакомились за три года до того: их представила друг другу Элена Гальван. Игнасио понадобилась помощь судмедэксперта, чтобы проверить данные для книги, над которой он работал, и сделать историю правдоподобной с медицинской точки зрения. Будучи поклонником криминальных романов, Эстебан сразу же согласился помочь писателю, и его имя появилось на страничке с благодарностями.
Он помнит их первый разговор, когда назначил Суаресу встречу здесь же: хотел продемонстрировать, что криминальные романисты только строят из себя крутых, а столкнувшись с настоящим мертвецом, раскисают и съеживаются. Эстебана удивила выдержка Суареса, которого, казалось, не беспокоил запах смерти – первое, что пугает зрителей, чьи желудки не очень сильны в сохранении содержимого на месте. Эстебан раздавал начинающим студентам-медикам – в том числе тем, кто строил из себя смельчаков перед группой, – ментоловую мазь, чтобы мазать в носу. Одного из таких смельчаков вырвало на труп, который ему позже пришлось отмывать. Но Игнасио Суарес, накинув белый халат, вошел решительным шагом и попросил пару перчаток, чтобы можно было прикасаться к покойнику.
Удовлетворив любопытство, он пригласил Эстебана на обед и съел большой кусок почти сырой говядины. Дель Валье понравилось, как этот человек с луженым желудком слушал его и задавал вопросы на тему, которую ему трудно было обсуждать с живыми.
Отпив еще один глоток колы, Эстебан натягивает латексные перчатки, придвигает столик с инструментами, поправляет очки и медленно делает разрез на теле друга.
Четвертый фрагмент
Мой брат Хулиан в детстве почти не плакал. Не подавал голоса, даже когда мать забывала дать ему бутылочку. Никогда не ныл. В ежедневной борьбе за выживание многие эпизоды нашего детства стерлись из памяти. У меня нет сведений или историй ни о моем рождении, ни о рождении Хулиана, только обрывочные воспоминания.
Каждая попытка воскресить прошлое равносильна погружению в зыбучие пески: я начинаю задыхаться. Меня до сих пор пугает мрачное место, где нас запирала мать, то самое, где она прятала и убивала доставленных ей младенцев.
Не припомню, чтобы Фелиситас участвовала в нашем воспитании. Понятие «воспитательный процесс» применимо к другим матерям, которые живут жизнью своих детей, вместе с детьми, ради детей, смотрят на мир их глазами. Когда дети создают новые семьи и уходят, мать становится слепой, теряет смысл существования, остается наедине с чужой жизнью: собственной.
Моя мать была полной противоположностью. Если бы между нами имелась связь, всего произошедшего могло