окно, оборачиваюсь и оглядываю комнату, будто вижу ее впервые.
В дальнем углу, где сгустились тени, стоит сундук с ящиками, а возле него – мой багаж. Опускаю ноги на ледяные половицы, и икры мгновенно пронзает боль от холода. Меня пробирает дрожь. Приходится закутаться в одеяло, чтобы добраться до сундука.
Все имущество, которое удалось забрать из дома, вся моя жизнь – в этой дорожной сумке.
Опускаюсь на колени, отстегиваю одну защелку за другой и откидываю крышку, прежде чем успеваю передумать. О, этот запах! Сладкий ясменник и древесный дым.
Сердце пронзает острая и глубокая тоска по дому. Это не просто тоска по дому, деревне, это тоска по прошлому, это желание повернуть вспять то, что уже произошло.
Это пройдет. Обязательно пройдет. Запах выдохнется, развеется, и я забуду. Я подношу к лицу сорочку и позволяю себе глубокий вдох – только один, не больше. Затем я поднимаюсь и выпрямляюсь. Пути назад нет. Передо мной только будущее, и я должна шагнуть в него, хочу я этого или нет.
Спускаясь по пыльным ступеням, я чувствую, как же сильно мне жмут новые ботинки. Они из замши, с пуговками и шнурками. Платье зеленого шелка тоже новое. Пришлось потратить на них последние гроши – и все ради того, чтобы произвести хорошее впечатление на работодателя. Ах да, я же теперь наемный работник.
От голода желудок будто разъедает изнутри, но кухня все так же пуста, как и вчера. Разве что в кладовке висит связка фазанов, вот только в ней уже копошатся личинки. Запах стоит такой, что меня мутит. Я разворачиваюсь.
Этот Прайс стоит в дверном проеме, разминая белые пальцы.
– Хозяин тебя спрашивал.
Он разворачивается и с ворчанием исчезает через черный ход, преодолевая пыльный путь широкими шагами, бросает через плечо:
– Глаза садятся.
Неужели он пытается извиниться за свою грубость?
– Мне жаль, – отвечаю я.
Он резко оборачивается.
– Не мои – хозяина. – И продолжает шагать еще быстрее, чем раньше. – Это Господь так карает грешников.
У меня вырывается фырканье.
– Убеждена, что Господь тут совершенно ни при чем.
Прайс останавливается, поворачивается – его глаза горят таким гневом, что у меня мурашки по коже.
– Я хотела сказать… Н-наверное, этому есть какое-то научное объяснение… – выдавливаю я заикаясь.
Он в ярости. Она застыла на его лице, шея набухла.
– И глаза его истлеют в ямах своих.[10]– Несколько мгновений он не сводит с меня блестящих угрозой глаз, затем разворачивается на каблуках и ведет меня к лестничному пролету снаружи, к наполовину застекленной двери.
Этот человек сошел с ума, думаю я, слушая удаляющийся по лестнице грохот его шагов. Когда они наконец стихают, стучу в дверь. Никто не отвечает. Тогда я толкаю дверь и оказываюсь в странной длинной и узкой комнате, по стенам которой тянутся пыльные полки и шкафы, занавешенные паутиной. Повсюду разбросаны бумаги. Под ногами хрустят мокрицы.
– Мистер