Яр. Сергей Есенин

швы. Белая луневая бородка клином лезла за пазуху, а через расстегнутый ворот на обсеянном гнидами гайтане болтался крест.

      – Здорово, – кашлянул он, заслоняясь рукой, и скинул шубу, – нет ли, родненький, сухарика? Второй день ничего не жевал.

      Карев ласково обвел его взглядом и снял шапку.

      – Мы с тобой, дедушка, куропатку зажарим.

      Ощипал, выпотрошил и принес беремя дров.

      Печка-согревушка засопела березняком, и огоньки запрыгали, свивая бересту в свиной высушенный пузырь.

      Когда Карев собрался уходить, Афонюшка почуял, так почуял, как он ждал кого-то, что этот человек к нему не вернется.

      – Останься, – грустно поникнул он головою. – Один я…

      Карев удивленно поднял завитые на кончиках веки и остановился.

      На Фоминой неделе Афонюшка позвал Карева на долину и показал место, где задумал строить церковь. Поддевка его дотрепалась, он высыпал все скопленные деньги на стол и, отсчитав маленькую кучку, остальное зарыл на еланке под старый вяз.

      – Глух наш яр-то, жисть надо поджечь в нем, – толковал он с Каревым. – Всю молодость свою думал поставить церковь. Трать, – вынул он пачку бумаг, – ты как Кузька стал мне… словно век я тебя ждал.

      Лес закурчавился. В синеве повис весенний звон.

      Оба сидели на завалинке; Афонюшка, захлебываясь, рассказывал лесные сказки.

      – Не гляди, что мы ковылем пахнем, – грустно усмехнулся он, – мы всю жисть, как вино, тянули…

      – Что ж, захмелел?..

      – Нема, только икота горло мышью выскребла.

      К двору, медленно громыхая колесами, подполз скрипящий обоз. Пахло овсом и рожью… лошадиным потом.

      С телеги вскочил, махая голицами, мужик и, сняв с колечка дуги повод, привязал лошадь у стойла.

      Баба задзенькала ведром и, разгребая в плотине горстью воду, зачерпнула, едва закрыв пахнувшее замазкой дно. Опрокинула ведро набок и заглотала.

      Большой кадык прыгал то в пазуху, то за подбородок.

      Афонюшка подбежал к столбам и, падая бессильной грудью на рычаг, подымал обитый жестью спущенный заслон.

      Рыжебородый сотский, сдвинув на грядки мешок и подымая за голову руку, кряхтя, потащил на крутую лестницу.

      Жернов вертелся и свистел. За стеной с дробным звоном слышался рев воды.

      Карев смотрел, как на притолке около жернова на лосиных рогах моталась желтая фуражка.

      В сердце светилась тихая, умиленная грусть.

      В его глазах стоял с трясущейся бородкой и дремными глазками Афонюшка.

      – Чтоб те пусто взяло! – выругался сотский, спуская осторожно мешок. – Немудрено и брыкнуться…

      – Крута лестница-то, крута… – зашамкал, упыхавшись, Афонюшка. – Обвалилась намедни плоская-то, новую заказал.