год мать Насти, отдельно приглашённая врачом после осмотра дочери, услышала: «Матка тринадцатилетней девочки. Детей не будет». А мать потом дочери сообщила – помягче, чтобы не сразу, чтобы не наповал. Особо, конечно, такое не смягчишь. Упало Настино сердце в чёрную горечь. Но они всё равно ждали. Иногда Настя срывалась:
– Зачем я тебе, пустобрюхая?! Брось меня! Нормальную найдёшь!
– Будет у нас ребёнок, обязательно будет, – прижимал к себе жену Александр, – потому что я жить без тебя не могу. А помнишь, как мы целовались первый раз? За селом, на тропинке. И под ливень попали. А потом были солнце и радуга. Помнишь?
Они влюбились ещё в школе. Настя проводила своего сильного, весёлого, доброго Сашу Игонина в армию и пообещала: «Я обязательно тебя дождусь». Он попал на вторую чеченскую войну. Домой вернулся хмурым, молчаливым, замкнутым. Но здоровым и целым – уже большая радость. Вернулся ещё более сильным. И обученным убивать. Чуть ниже левого виска белел короткий, тонкий шрам. Осколок чиркнул. Для войны – ерунда, мелочь. А душа, видно, сильно была помята, от весёлости и общительности ничего не осталось. Долго ходил Александр хмурым и нелюдимым. И найти себя ни в каком деле долго не мог, ничего не хотелось. Уединялся на природе, забредал подальше от всех. Так год миновал, второй потянулся. Однажды оказался он на заросшей камышом, затянутой тиной и ряской старице. Место было похоже на затерянный мир. Сидел Александр на подгнившей, поваленной осине, а душа плутала где-то в закоулках саднящей памяти, далеко от этой старицы. В руки случайно попал кусочек белой глины – лежал у ног, поднял машинально. Пальцы сами собой начали мять подобранный пластичный мякиш. Из темноты прошедшего времени летели пули, смотрели глаза убитых друзей. А пальцы мяли, мяли, мяли глину. Вылепили сначала какую-то бесформенную фигурку. Сломали её. Потом вылепили человечка, потом лошадь… Лепили, лепили, лепили… И Александр впервые после своей войны вдруг стал видеть не взрывы и мёртвые глаза, а что-то другое. Увидел то, что слепил: собаку, лошадь, человечка… Фигурки будто отодвинули ослепляющие видения. За густо разросшейся мать-и-мачехой открылась уходящая вдаль низина, вся белая от волшебной глины. И он словно очнулся, словно прозрел. Бросился домой.
– Настя, подожди меня, – кидал в дорожную сумку вещи, – ещё немного подожди. Мне нужно в город. Я вернусь, и тогда всё будет хорошо. Подожди ещё немного.
Вернулся через три месяца. Привёз из города гончарный круг и разный инструмент для гончарного дела. Сам сделал печь для обжига. И пошло у него, пробудился талант неожиданный. Может, боль от войны растормошила в противовес дар этот, чтобы уберечь душу от гибели. И глина та, у старицы, такой удачной оказалась – жирная, послушная. Вытягивали да лепили руки без устали. А вещицы у Александра все по таланту выходили. Не просто какие-нибудь горшки и кувшины пузатые без лица, а всё – с изюминкой, всё – штучки. К нему из города приезжали, покупали готовое и ещё заказывали.
С Настей поженились. Она училась в педагогическом на заочном и работала в школе учителем начальных классов. А Александр в мастерской