нет, не может быть, я же знаю. Я знаю. Этого быть не может: я без неё… Главное, нельзя об этом думать. Сейчас вообще не надо думать… И водку не надо было пить». Но сколько он ни уговаривал себя не думать, – думать о том, чтобы не думать, ещё можно было, а совсем не думать, было нельзя. И водка отдавалась жаром в лице, в морозном воздухе он сам чувствовал своё нетрезвое дыхание. А мозг лихорадочно искал выхода: можно было упасть в снег, её толкнуть, поваляться в снегу и обратить всё в смех. Но Саша знал, что ни за что этого не сделает. «Я нерешительный идиот. Если ничего теперь не скажу, она уважать меня перестанет». Между тем глаза уже привыкли к темноте, снег был заметно светлее всего остального тёмного. Приблизившись к её лицу так, что сделалось ощутимым её тёплое дыхание, Саша хотел заглянуть ей в глаза. Бледные и неясные черты её лица он легко разобрал, но глаз под ресницами было не видно. Ничем не выдавалось и их выражение. «Что она, интересно, сейчас чувствует?» Определённо наступал тот момент, когда нужно было на что-то решаться, он сам её сюда вывел. Сейчас он, как в кино, ей скажет: «Я тебя люблю. Выходи за меня замуж». От интонации, с которой эти слова прозвучали в его воображении, его самого покоробило. Он представил себе, каково ей будет это услышать. А хуже того, что на эти слова можно было ответить? Но она же вот она: она его. «Но как же всё нелепо». И ему стало тоскливо. Опять изнутри полезла та самая тоска, от которой он, казалось, уже избавился. Тоска о том, что ничего не будет, и быть не может, и рассчитывать не на что. «Неужели она не понимает?»
Он обхватил её сзади руками. Она сопротивлялась и не сопротивлялась. Он стал валить её на себя, она попыталась вернуть центр тяжести в прежнее положение, он упорствовал. Бесцельная эта возня требовала какого-то завершения. Он опрокинул её себе на левую руку и склонился над ней. Губы её оказались где-то совсем рядом. Но едва они соприкоснулись щеками, она лицом зарылась куда-то ему в плечо, и он губами уткнулся в холодную шерсть её шапочки. Это её движение нарушило их равновесие, он оступился и чуть её не уронил. Он принуждён был опуститься на колено, что позволило ей высвободиться. Когда он поднялся, она стояла к нему лицом. Он сделал к ней шаг, она прижалась к нему, положив голову ему на плечо. Они постояли какое-то время молча. Он чувствовал лишь биение сердца: толи её, толи своего.
– А в какой стороне кладбище? – отстранилась и спросила вдруг Вера. Саша растерянно покрутил головой и показал рукой в темноту. И темнота в том направлении представилась ему неожиданно зловещей. И даже не сама темнота, а то пространство, которое объединяло их и с тем лесом, где-то там, и с той самой могилой, где они были днём. В голове опять всё смешалось. Ему опять стало казаться, что он чего-то не сделал и уже не сделает никогда. Молчание становилось тягостным.
– Знаешь, я тебе всё-таки хотел сказать… – начал было он, но Вера прикрыла ему рот кончиками пальцев в перчатке:
– Не надо ничего говорить, – и он в темноте впервые разглядел её глаза, или ему так просто показалось. –