общежитие норовят в женщин и вино окунуться. Тяжело с ними, хлопотно. А ты ни в каких пороках не замечен, в дебоширстве не участвовал. Я сам спокойный, тихий человек, и ты человек выдержанный. И оба мы – ветераны. Этим всё сказано. Ты – военный да две войны прошел – Финскую и Отечественную. Я, считай, тоже две – Халхин-Голл – Монгольская и Отечественная. Так что я тебя сразу приметил, и ты мне понравился. Что мне с ними? Я с тобой бы хотел продолжать жить. Мы ведь научились одному на войне: по-солдатски выживать. И нас уже не переделать.
И в мире мы будем жить, как на войне. Потому что все силы жизни мы оставили там и нас на мир уже не хватает. Прав ли мир в мире или не прав – я не знаю. Я привык только к одной правде и к одному порядку – по-солдатски выживать на войне. И всё. Мир для меня слишком шумен и бестолков в своей жажде жизни. Мы так никогда не жили. Мы были скромны в своей солдатской доле и в смерти. Когда лежишь в окопе перед атакой, ты знаешь, что тот, кто рядом с тобой лежит, не брат и не сват и даже не знаком тебе, но чувству ешь кожей: он родной мне, как ты сейчас, он поднимется и пойдет. И никакие слова не нужны были. Без них всё чувствовал. Вот и с тобой я, как на войне, не хотел бы разлучаться. Ведь на войне – с кем своевался, того и держишься.
– Но есть ведь и другие.
– Нет, они – люди мира. Они себя в нем хорошо чувствуют, пусть беспутные и шумные и разбрасывают себя. Но это – не по-моему. По-моему здесь – только ты. И мир, и война не прощает не последовательности. Мы три месяца с тобой прожили, даже не знакомясь. Нам это было не нужно. Мы знали друг друга и так. Ты хорошо подумал, куда ты пойдешь? Решил – иди, конечно, псковский ты или ярославский. Я привык к тебе, хотя по мирным меркам мы всего каких-то три месяца вместе. А на войне в три месяца вся жизнь могла уместиться. Тогда оба – солдаты, сейчас оба – шоферы. Ну, решил – иди, конечно. А куда?
– Я встретил хорошую женщину, почти ровесницу мне (мне – сорок), и она мне очень понравилась. В том числе и потому, что очень похожа на мою старшую сестру, которую я и всегда-то уважал, а после смерти матери считал, что теперь в моей жизни она – заступница. Она совершенно так же, как в детстве, взяла недавно меня за руку, посмотрела мне глубоко-глубоко в глаза и сказала с расстановкой: «Я знаю, ты одинок в жизни и душой. Тебе обязательно нужна женщина. Хорошая, серьезная, не гулёна и не пьющая, желающая создать семью». И у меня теперь есть такая хорошая женщина, это я знаю точно. Правда, у нее ребенок.
Напарник по общежитию долго и опасливо молчал, напрягая себя и краснея, будто получил похоронку, но всё-таки сказал:
– Женская душа – потемки, а чужой ребенок – и вообще мрак. И мне странно, как ты – опытный солдат, так легко поддался на уговоры. Сколько я видел после войны переломанных мужских судеб, переломанных именно из-за женщин. Спокойно ходили в атаку на войне, но их трясло в отношениях с женщинами. Они не хотели понять, что мы свое оставили на войне, у нас нет сил строить мир. Мы можем только в одиночестве, держась за однополчанина, доживать. Сколько я видел таких судеб мужских! Польстившись на семейное счастье и получив от женщины зуботычину, они