фарфоровое изображение, которое продавалось здесь в посудных лавках. Китайского производства фарфор и рисунок.
– Ты обязан, ты это должен мне, полиция здесь ни при чем, домовой комитет тоже, меня они выставляют за дверь, как ненужную этажерку, муж мой сам знаешь какой – непригоден, остаешься ты, наивный язычник, – заявила Роза, зажигая сигарету и шумно затягиваясь. Как будто она не выпустила из себя с длительным выдохом страсть несколько минут назад, вместе с ругательствами и проклятиями.
Боря, который был из породы тех людей, что всегда правы, подумал скептически: «Конечно, я не язычник и совсем не наивный. Бедная Роза, всегда ошибается и во всем». Он погладил ее отзывчивую, шелковую не по возрасту ногу с полированными ногтями маленьких, как у ребенка, пальцев, похожих на втулки для ниток. Чудаковатый взгляд женщины был беспокоен, она смотрела на него с большой уверенностью в своих словах, мол, больше надеяться ей не на кого. Связей в структурах власти и правопорядка у нее никаких не было в силу свойств характера. Она надеялась лишь на Борю, да на волшебный воздух окрестностей. Воздух иудейского среднегорья не изменился за последние сто и больше лет совершенно. В окно можно было увидеть джип пограничной охраны, который медленно проезжал по улице, ребята ели сэндвичи, сооруженные из полубатонов. Их купили в давешнем магазине у девчат с подавленными надеждами на любовь. Батон разрезался напополам, затем половинки разрезались вдоль на четвертинки, затем из четвертинок изымалась мякоть, а пространство хлеба заполняли овощи, колбаса, разновидность аджики. Затем четвертинки соединялись друг с другом, как давние любовники, и парни ели все это, на весь квартал треща челюстями.
Шофер вел машину левой рукой, забавно прижавшись к рулю, в конце улицы дорога раздваивалась и, свернув направо, можно было съехать вниз. Там под холмом была разбросанная по сизым склонам арабская деревня, с древними машинами без стекол и скатов на обочине. Четыре раза в сутки патрульный джип проезжал насквозь из конца в конец эту деревню для порядка, иногда для отметки в журнале полицейского дежурного: «Мы здесь, братья арабы, ненавязчивые служивые пацаны».
– И как ты себе все это представляешь? – поинтересовался Боря с искренним любопытством. Роза выглядела сейчас иначе, лучше, чем час назад, она была подвержена таким изменениям.
– Сделай уже что-либо положительное для жизни соседей и гражданских лиц, Борис, время пришло. Помоги нам, агроном, – так она его иногда называла, когда становилась почти нормальной и обаятельной. На самом деле – неправда, женское обаяние в ней присутствовало всегда, даже в самые неприятные мгновения политического горения, пламенного вещания и громкой декламации. Даже в момент произнесения чего-либо вроде «…а эти грязные слуги мира капитала и наживы, позорные хозяева жизни… сосущие кровь из рядовых трудящихся, не могут дать ничего молодежи, кроме смерти и разврата».
Боря, обладавший незаурядным разрушительным талантом, всей душой ненавидел все эти семейные скандалы, разводы, торжества, примирения