Она посмотрела на него с ненавистью и страхом, неизвестно откуда взявшимся, потому что она была очень женственна и органична в движениях и выражении лица.
– Будем говорить с тобой, – обратился Боря к Мирону. Тот смотрел на него, как на буйного сумасшедшего из лечебницы им. Абарбанеля.
Всю эту сцену можно было принять за фрагмент театральной пьесы анонимного даровитого драматурга школы абсурда. Так и слышны были гулкие слова участников, как гром на пустой сцене: «Не лебези», «Будем говорить с тобой» и венчающие «Что ты делаешь, мерзавец?!». На фоне неизменной палестинской осени с ветром и дождем и постоянно выглядывающим откуда-то сверху, как настойчивое и надоедливое напоминание о лете, солнцем. Мол, не расслабляйтесь, не забывайте, я здесь всегда. Да кто ж забудет, разве можно!
«Совершенно у нее не блядская походка, – подумал Боря, взглянув на встревоженный шаг Моны. – Что за имя такое? Кто они вообще такие, эти уверенные пришельцы-разлучники?», – мысли Борины невнятно суетились, что было ему не свойственно. Следовало это, вероятно, из отвратительных особенностей задания, которое ему дала Роза. Он исполнял и не такое, но там это было всегда в армейском приказном тоне, а здесь он мог и отказаться. Дали слабину – теперь платите, Борис Фишелевич. «Выливать из стакана, Боря, легче, чем наливать в него», – сказал ему как-то отец, непонятно что он имел в виду, потому что наливал он в стакан всегда легко, хотя и осторожно, а уж выливал содержимое в себя, морщась и кривя лицо. Но вот сказал, а сынок запомнил. К тому это, что Мона щедро вылила на голову брата воды из бутылки, тот зафырчал, как недовольный конь, взгляд его стал осмысленным. Его защитного цвета штаны, купленные им с рук на рынке, сползали, и он подтягивал их резкими движениями рук.
– Ну, будем говорить, или ты не собираешься, Мирон? Надо отойти в сторонку, чтобы не мешать, – Боре вся эта история начала надоедать, он очень злился на себя, на эту странную семейку, на этого несуразного Казанову Мирона.
Мирон кивнул, что говорить хочет.
– Давай здесь, по-русски никто кроме нас не понимает, давай, Боря, они балканы все, в смысле, Балканы», – объяснил Мирон. Можно было расслышать при желании и слово «бакланы» вместо Балкан, но это бы не подошло к святой троице. Совсем не подошло. Мона вытирала лоб брату, даже по спине ее было видно, как она гневается. В Тель-Авиве два израильских человека скрывали свои тайны от других, разговаривая между собой по-русски.
Боря сделал шаг к смешному узкоплечему Мирону, тот подвинулся, и Боря сразу сказал ему:
– Слушай, кончай ты все это, возвращайся домой, там все с ума сходят, тоскуют, ну чего ты, сынок Лева у тебя, сидит на пони очень грустный. Мать психует, Авигайл не в себе, давай, приходи уже. Погулял и возвращайся, хватит.
Вообще Боря не был таким уж решительным человеком в разговоре, видно, драка его подвигла на такие целительные слова. Мирон посмотрел на него и отодвинулся.
– Мне неясно, ты почему вмешиваешься? Кто тебе разрешил, а?! У меня