атака уже на подходе. Мне нужно было срочно уединиться, хотя бы на полчаса.
– Я это… того… пройдусь по дому немного, – сказал я ребятам. – Мне так проще будет… с головой.
Под общее молчание я вышел из кухни и попал в коридор. Он был колюче-жёлтым, будто лампочка светила через куст облепихи. Держась за стену, я продвинулся вперёд на пару шагов. Пол подо мной скрипел, а в глазах гуляли круги, как шаровые молнии. Сбоку располагалась входная дверь с большим зеркалом: я посмотрелся в него. Там отражался обгоревший человек. Кожа лица отслаивалась, глаза были мутными-мутными: не столько из-за грибов, сколько из-за алкоголя. Человек в зеркале пил каждый божий день отпуска. Девушки, Фидель и Ванчоус пили тоже, но они держались достойно, в отличие от меня. Пару раз я засыпал на пляже, а один раз даже на лавочке около магазина.
Мне стало стыдно, и я опустил глаза. На грязном половике стояли четыре пары шлёпок и одни рваные кроссовки – мои. На тумбочке лежала туго свёрнутая пенка, рядом с ней – связка ключей. Дверь в комнату, где жили Ванчоус и Галя, была приоткрыта. Просторный, светлый зал. Я прошёл дальше по коридору и оказался у совмещённого санузла: туалет плюс душевая. Смыв работал плохо, поэтому приходилось добавлять из ведра.
Я повернул налево и открыл дверь в спальню: там жили мы с Машей. Это была комната, похожая на больничную палату, где под наркозом пыли и темноты обитала громоздкая мебель. Я тоже в своём роде там обитал: спал всегда крепко, без секса и снов. Почему? Потому что всегда был упорот. Я даже не спал, а находился там под наркозом алкоголя и витамина D.
Я отодвинул штору и открыл окно настежь. В комнату хлынул свежий воздух. Я опёрся руками на подоконник и стал смотреть на бескрайнее море. Оно было спокойным – беспокоилось небо. Кучево-дождевые облака нависали над гладью воды, как свежие батоны, готовые накормить Джанхот пресной водой. У меня начались звуковые галлюцинации. Я отчётливо услышал две песни «Иванушек Интернешнл»: «Тучи» и «Снегири». Я обожал обе, поэтому скрестил их внутри себя. У меня получилось, что снегири – не гири, потому что тучи, как люди, а значит, дождь неминуем. Мысль устремилась дальше, выстраивая свою неумолимую, никому непонятную логику.
«Вода – это жизнь, но ведь и сперма – это жизнь! – подумал я. – То есть… вода – это сперма. Или сперма – это вода? Сперма или вода? Вот в чём вопрос! А также в другом. Мы что же, получается, все спермоглоты?»
В голову лезла всякая чушь и несусветица. Я провёл сухим языком по сухим губам. Во рту – остатки Аральского моря. Мне нестерпимо захотелось пить и на волю, вон из этого дома, из этой наркотической клетки.
– Есть вода? – я вбежал на кухню.
Маша вздрогнула и недовольно посмотрела на меня.
– Чего пугаешь?
– Душа поёт! – ответил я, хотя душа моя не просто пела, она буянила. Настроение скакало, как цены на нефть в момент нестабильности.
Она открыла холодильник и протянула мне бутылку минералки. Я хищно присосался к ней. Вода была газированной, и моя благородная отрыжка растянулась не меньше