им часто приходится пускать кровь больным. В то же время Злат сразу заметил, что врачу что-то с самого начала не понравилось, и сейчас он это тщательно обдумывает.
– Дело вот в чём…
– Да ты не смущайся, говори всё как есть. Что не так, какие предположения, – подбодрил наиб. – Сейчас никто не знает, какая тропка правильная.
– Удар нанесён очень точно. Ни выше, ни ниже, не левей, ни правей. Для этого нужна немалая сноровка. Ножом или кинжалом проще – там вряд ли сильно промахнёшься. Да и всё равно убьёшь, даже если в сердце не попадёшь. А здесь нужна была точность. Промахнёшься – жертва будет сопротивляться. И довольно долго. Кроме того, само шило – штука короткое. Легко можно при ударе просто не достать до сердца.
Немного поколебавшись, лекарь добавил:
– Мне приходилось сталкиваться с похожей раной. Давным-давно. Там был специальный кинжал. Тоже вроде шила, только длиннее и толще. Из добротной оружейной стали. Делали на заказ для профессионального убийцы.
Наиб вспомнил замечание Бурнагула о нездешнем выговоре лекаря.
– Где дело было?
– В Хорасане. – Подумал немного и добавил, – Почти тридцать лет назад.
– Перс?
Лекарь почему-то вздрогнул, и в его глазах загорелся странный огонёк. Казалось он колеблется.
– Сириец. – Помолчал и добавил. – Христианин.
Вон оно что. Из последователей патриарха-отступника Нестория.
Злату сразу вспомнилось. Детство. Город Укек на высоком берегу реки в десяти днях пути отсюда. Маленький мальчик, корпящий над книжной премудростью. Отец священник хотел, чтобы сын пошёл по его стопам и учил его с самых младых ногтей. Учил не только русской грамоте. Русской митрополией заправляют греки, а потому без их языка, здесь далеко не пойдёшь. Даже в священники на хорошее место не поставят. Отец Злата выучился в своё время в самом Ростове, в знаменитом затворе при тамошнем монастыре. Это и помогло потом ему стать священником не где-нибудь, а в Укеке, под боком у хана.
По тем временам город считался большим. Хан Тохта кочевал со своей ставкой поблизости. Правда, на другой стороне реки. Ту сторону обычно называли луговой, но здесь больше подходило слово степной. За рекой начиналась степь. Привольная и бескрайняя. От переправы возле Укека уходили дороги на полночь, в Булгар, и на восход. К Сарайчику на Яике и дальше до самого Хорезма.
Сам Укек стоял, на высоком правом берегу. Как говорили в тех краях – на горах. По окрестностям уже встречались рощи и перелески, а в каких-то трёх днях пути начинались леса. Точнее лес. Страшный непроходимый и глухой, без конца и края. Лишь редкие дороги вели сквозь него к Оке и дальше на Русь. Были они опасны и малолюдны. Даже днём на них стояли сумерки от густых ветвей, смыкавшихся над головой. Свернёшь в сторону – и пропал. Не то что люди, целые отряды сгинули там без следа, как камень в омуте.
Рассказывают сам Батый несколько лет не мог покорить мордву и буртас, прятавшихся в этой чаще. Во времена златовского детства были ещё люди, помнящие прежние