встречались полуразложившиеся коричневые тельца – скоро и они догниют. В дымке возникали и пропадали одинокие фигурки. Одни падали, другие плелись дальше и падали где-то в другом месте, но все они умирали. Стремительно, хоть и медленно в каком-то смысле.
Сочувствия Креупци к ним не испытывал, он был не в силах отделаться от ощущения, что твари следят за ним. Но ни глаз, ни самих наблюдателей, ничего, кроме грязной дымки, в которой маячили остроконечные исполинские тени.
Корни ползли из земли там, где никогда не росло ничего серьёзнее чахлой травы, пробивали улицы, пригородные дороги, треснутые пустыри. Наиболее самомнительные лесорубы поначалу пытались корчевать их, но топоры раз за разом тупились, лопаты безвозвратно гнулись, в то время как брань всё усиливалась. Коггвот был огромен, слушки про Корневой мор и загадочных уродцев, порождённых им, расползались неспешно и лениво.
Северный подземный вход в копи венчала сколоченная из разношёрстных досок стена высотой в три с половиной метра. Её освещал лишь слабый свет факела в держателе.
Креупци постучался и отступил назад, предоставляя незаметной дверке возможность раскрыться. Привратник Койел не заставил себя ждать. Неизбежно стареющий, отработавший своё туннельщик, обладатель длинного носа, сальной копны волос и маленьких слеповатых глазок.
– Ты рано, – он отодвинулся в сторону, и Креупци с облегчением шагнул во мрак. Хлопнувшись о стену, дверка привычно вернулась обратно. Койел стукнул засовом и снял со стены причудливый фонарь. – Восемь свеч. Как обычно, – он достал из огромной кожаной торбы, висящей на вбитом в стену крюке, бумажный свёрток. – Не пожги всё раньше времени, чтобы не пришлось топать наверх за новыми. Бывай.
Креупци не произнёс ни слова. Он был убеждён, что это место создано для того, чтобы молчать. Боль в глазах понемногу стихала.
Входная шахта всегда оставалась в непроглядной тьме. Свет тут и не требовался. Каждый, даже не особо уважающий себя туннельщик мог пройти по ней с завязанными глазами. Она вела в гигантский слабоосвещённый холл с провалом посередине. Ничем не огороженная спиральная тропа в свете вереницы факелов тянулась вниз вдоль бугристых стен. Из глубины доносилось раскатистое «тук… тук…»
Креупци удавалось расслабиться лишь здесь. Здесь он чувствовал уединение; там, снаружи, оно ему недоступно. Никому не доступно. «Постоянно это урчание и чавканье. Эти шлепки, этот запах…» Его передёрнуло при мысли о гадких наростах. Уродцы обратили в руины последние крохи того комфорта, на который он ещё мог надеяться. Он и позабыл, каково это – остаться одному, не ощущать, что рядом кто-то есть, всегда.
Проём в стене прервал череду факелов. Креупци бросил взгляд в темноту и свернул с тропы. Выложенный влажными плитами коридор освещался такими же факелами. Одни источали всё ещё сносный свет, некоторые еле тлели. Значит, сейчас придёт Койел и зажжёт новые. «Что-то он не торопится».
Далёкий