и запутавшиеся – пятерню если сунешь, то уже не вынешь. Сапоги были застегнуты лишь наполовину, потому что идти тут было двести метров в одну сторону и двести – в другую. Словом, эту вылазку она воспринимала как открывание и закрывание балкона. Немного свежего зимнего воздуха попало в легкие, и снег, сидящий на хрупких, тонких ветках вокруг, светлел морозом, и немного белого попало в ее сознание, чтобы подтаять, когда она попадет обратно, в свою коричнево-красную квартиру с синей гостиной. В светлом дневном небе, где-то там, за молочными тучами, висела небольшая белая луна. Мария не могла видеть, но та слегка накренилась, и в этот момент Мария оскользнулась на льду, проглянувшем коварно из-под снега, натертом десятками ног, которые пока еще безопасно проходились по нему. Она удержала равновесие, но выронила бутылку масла, и та покатилась вперед по дороге. Дорога ее (двести метров) лежала через двор, выводящий на дорогу, перед которой стояли два небольших холма-бункера, оставшиеся еще со времен войны, всегдашние зловещие напоминания о тех временах. Тогда в них засовывали провиант и прятались, когда начинался обстрел, а сейчас в маленькие металлические дверцы запихивали мусор, и в конце концов бункеры были настолько им набиты, что там вот-вот завелись бы мусорные еноты и лисы. Марии, которая родилась уже после войны и не знала того мира, охваченного страхом, эти холмики всегда напоминали хоббичьи норы. Было нечто загадочное, что-то в их круглой симметрии, идеальной форме и том, как они слегка возвышались над землей, и она постоянно на них любовалась. Убежища, знамения того, что в любую секунду что-то может пойти не так, для ее бабушек, для самой Марии были больше сказочным атрибутом. Потому эти норы и послужили главным атрибутом того, что случилось в следующие минуты.
Бутылка покатилась, а Мария кинулась за ней, и тут прямо из холма появился человек, голову которого она сначала не увидела на фоне снега. Ведь волосы у него были такие же снежные, а кожа – ирландская, бледная, как молоко. Глаза у него были ярко-светлые, как льдинки или взрывы голубого фейерверка. Обут был человек в серебристые носатые сапоги и очень пушистую леопардовую шубу, вокруг шеи был обмотан красный шарф, а на штанах были темно-синие полоски. Появившись, он растопырил руки, чтобы преградить ей дорогу, но Мария остановилась заблаговременно – ведь не заметить его было очень трудно.
Стекла в ближайших домах даже не повылетали от появления такого чудного гостя в обыкновенном, лишенном магии городе. Деревья так же спокойно стояли вокруг, сосредоточенно удерживая на прогибающихся ветках снег, а где-то на соседней улице яростно заливалась собака. Бутылка масла прокатилась до поребрика, уперлась в него и остановилась. И Мария тоже стояла, вся в кошачьей шерсти и с растрепанными волосами, и сложно было сказать, кто из них двоих выглядел более сумасшедшим.
– Ага! – сказал Кукольник. Нам, конечно, понятно, что это был он, а вот Мария долго соображала, как бы его обозвать. Он появился как черт из табакерки, и девушка была убеждена, что он должен был в нее