завтрак, разумеется, на кухне, работа, снова на кухне, вечерняя пробежка, и так до позднего вечера.
Обстановка в доме была неоднозначная. От энергичности мамы воздух буквально искрился, но от бесцветного уныния отца он сгущался, становился неприятно-вязким. Я не находила себе места в этой биполярной атмосфере. Всё чаще я оставалась ночевать на чердаке: забивалась в свой угол под слуховым окном, заворачивалась в тёплый плед, слушала, как скрипят старые балки, как ветер шумит по ту сторону стен, как деревья скребут ветвями по крыше, и ни о чём не думала. Здесь царила моя собственная промежуточная атмосфера спокойствия и лености. Царство амёб, в котором я была воплощённой царицей безмятежности.
Днём же, спасаясь от разрушительного столкновения вихревых энергий мамы и Винус, я вооружалась зонтом, натягивала на голову капюшон худи и шла гулять. Дождь барабанил по серому куполу зонта, оседал на волосах мелкими, принесёнными ветром брызгами, расплывался на джинсах крупными пятнами. Я бродила по узким, хитро переплетённым улицам Эш-Гроува, дышала запахами мокрого асфальта и мокрой земли, и чувствовала себя заключённой в хрустальный шар. И внутри этого шара – вакуум. Пространство, из которого выкачаны все мысли и чувства. Да, я слонялась по городу от нечего делать, катастрофически не умея занимать сама себя, и здесь нечем гордиться, но, по крайней мере, я постоянно находилась в движении. Мышцы начинало ломить, если я, поддавшись меланхолии, оставалась дома и продавливала собой диван. Это сущая пытка – когда хочешь просто полежать, растворившись в безмолвии, и не можешь, потому что некая неуловимая сила тянет тебя вперёд, заставляет переставлять ноги, считая шаги и подчиняя их ритму играющего в наушниках фанка.
Унылый август плавно перетёк в сентябрь. Начало занятий ознаменовалось штилем, пустым синим небом и по-летнему палящим солнцем.
Первым, что я выучила в новой школе, был путь в обход школьного здания – за старый, заброшенный спортзал, который собирались перестраивать, да так и не собрались. Туда бегали покурить. Всюду валялись окурки, смятые жестяные банки из-под газировки, а в зарослях лопухов можно было наткнуться даже на использованные тампоны. Кирпичную стену украшали уродливые кривые граффити. Я торчала там на переменах, составляя компанию другим парням и девчонкам. Когда мы толпились кучкой у стены, дым серой паутинкой витал у нас над головами.
Не могу сказать, что меня легко приняли. Ко мне присматривались, как к бешеной собаке, которая пока не проявляет признаков агрессии, но в любой момент может кинуться, однако моя непосредственность, о которой я знала и которой пользовалась, располагала к себе людей. Впрочем, «пользовалась» – слишком громкое слово. Я откровенно ленилась сколько-нибудь стараться для того, чтобы произвести впечатление, поэтому то, что люди тянулись ко мне сами, играло мне на руку. Я не была изгоем в своей старой школе, не стала и в этой.
– Ни в коем случае не кури в туалете, – наставляла меня Марго. – Даже если на улице очень холодно