не делаются, вот в чем закавыка. Закон такой есть, чтоб сирот не обижать, и площадь им выделять. Ладно, живи пока у меня, а там видно будет. Деньги твои я тебе дам. Три тысячи зеленых хватит на твой аппетит?
Она кивнула. Если и в самом деле даст столько, то можно снять жилье, устроиться на работу хоть какую-нибудь, руки у нее есть, заработает себе на хлеб.
– А после детдома где жила? – последовал весьма неприятный для нее вопрос.
– В разных местах перебивалась, – ответила она уклончиво, а сама подумала: – как же, держи карман шире, так я тебе и расскажу всю свою подноготную!
Он смотрел на нее с ленивой улыбкой, опять устроившись на диване с ногами.
– Так договорились мы с тобой? Или все-таки топиться пойдешь?
– Сначала деньги давай!
Он взял со стола, видно давно заготовленный, конверт и подал ей.
Она недоверчиво заглянула в него, правда, доллары, и немало!
– Это еще не все! – окончательно осмелев, звонким голосом предотвратила она его намеренье опять улечься.
– Ты часом не спятила от счастья при виде денег? – уже без тени улыбки осведомился Влад.
– У меня есть условия, – упрямилась Катька.
– Ты мне ставишь условия?! Забавно!
Она закусила губу.
– Если я у тебя буду жить, как ты предлагаешь, у меня обязательно должно быть свободное время, хотя бы три часа в день, мне нужно.
– На что же тебе это время, на панели подрабатывать?
– Ты кроме постельных дел и в голове ничего не держишь. Время мне нужно, чтобы рисовать, ясно тебе?
– Я правильно тебя услышал? Или мои уши обманывают меня? – и он постучал себя по уху.
– Да, рисовать, писать. Я художница!
Он скривил губы, изображая усмешку, каковой у него не было, он был слишком удивлен для этого.
– И давно ты это придумала?
– Ничего я не придумывала! – загорячилась Катька, – я закончила Суриковское училище, и меня там хвалили, между прочим!
– Где же твои картины, художница ты моя?
Он коснулся самого больного ее места.
– Все мои работы пропали, у меня же нет жилья, где бы я их могла хранить, и мастерской нет, она мне не по карману.
– Все, все пропали?
– Нет, две должны быть точно целы, я их продала.
– Вот как, даже покупали тебя? Правда, я сам был свидетелем, как покупали совершенную ерунду, но это звучит все же убедительнее.
Детский дом ее ошеломил, это было что-то до такой степени незнакомое, что ввело ее в состояние полного отупения и онемения. Она не отвечала ни на какие вопросы, ни на что не реагировала, сидела неподвижно на том месте, куда ее сажали, даже расширенные зрачки ее не мигали. Пока взрослые решали, что с ней такой можно сделать, и не отправить ли ее в детдом для умственно отсталых, дети успели дать ей кличку «матрешка».
Нашлась какая-то добрая, или просто умная душа, посоветовала оставить ребенка в покое, де сам когда-нибудь придет в норму.