лакей, одетый в форменную ливрею, расшитую галунами. Он отворил ворота, а Игнат легко хлыстнул лошадей, чтобы те проехали в дом. Когда подъехали к извозчичьей, остановились. Чернокуцкий проснулся и стал тереть кулаками глаза.
– Узнал Вас, узнал, Евгений Палыч! – Затараторил лакей, подбегая к карете. – Узнал Вас, голубчик!
– Вечер добрый, старик. – Протянул граф, вылезая из экипажа и пожимая обрадованному лакею худую, сухощавую руку.
– Евгений Палыч, может, чайку с дорожки? Так это мы вмиг организуем, только слово.
Предложил он это так участливо и с такой добротой, что пьяный граф даже растрогался.
– Да ну что ты, старый, это лишнее. Спасибо тебе. Вот что-нибудь покрепче…
– Понял-понял! – Замахал руками лакей, умудряясь при этом виртуозно надеть белую перчатку на правую руку, которую он снял для того, чтобы поздороваться с Чернокуцким. – Будет исполнено. Вы главное в дом пожалуйте, милостивый государь, а наше-то маленькое дело мы исполним, уж будьте покойны. На то и служим.
Из пролетки тем временем вышел Островский, помогая спуститься Антону. Увидев хозяина, лакей тут же к нему подбежал. Удивленно посмотрел на незнакомого ему человека, но уже в следующую секунду лицо его снова приняло прежнее выражение, как будто старик потерял всякий к нему интерес. Лакей ничего не говорил, но было видно, что он ждет распоряжений.
Распоряжения эти тут же последовали.
– Василий, немедленно проведи этого человека в гостиную и посмотри его рану. Это может быть серьезно. Я подойду позже.
Василий учтиво склонил голову.
– Прошу прощения, Петр Петрович, – нехотя произнес он, – вам пришло письмо от Ильи Ильича Ремизов. Пришло сразу после вашего ухода.
– От Ильи Ильича? Это хорошо.
Антону хватило одного беглого взгляда, чтобы понять, что дом этот ему безумно нравится. И даже не богатством, – а выглядел он безумно богато – а скорее своей декоративностью и вычурностью форм.
Сразу привлек внимание вогнутый фасад, по бокам которого росли тюльпаны и вздымались вверх витые каменные колонны, украшенные причудливыми орнаментами. С каждой стороны этих колонн было по три, и почему-то все они кучковались очень тесно друг к другу, в то время как остальная просторная часть фасада оставалась незанятой. Интересно, что сверху эти колонны были как будто срезаны, и срезаны наискосок, отчего создавалось впечатление какой-то незавершенности. Как будто разуму была дана возможность самому домыслить идею неведомого архитектора. Это впечатление укреплялось еще и всякими линиями и завитушками самых разных форм и размеров, которые как будто уходили куда-то вверх, а потом резко обрывались.
Подобные завитушки виднелись и на самом строении, правда, только между верхним этажом и аттикой. Большие окна в форме эллипса, по шесть на каждом ярусе, придавали дому вид непреступной крепости. Л-образная крыша, неповторимый дизайн и чрезмерная декоративность – все это красноречиво говорило о том, что постройкой занимались еще в 18 веке и относилась она к эпохе Растрелли.
Антон