личные контакты перед тем как…
Назвать её мёртвой. Ну же, договаривайте. Это важно.
– Вы знаете процедуру, – говорит он и усаживается на мой стул. Он больше не двухметровый, задрапированный в дорогой пальто ужас. Сорокалетний мужчина, усталый, безымянный, замёрзший.
– Да. Помню. – Я учила когда-то, как и все ненастоящее брумвальдские латники. – Я могу включить печку, – вспоминаю я. Я стараюсь не включать её слишком часто, чтобы не падало напряжение в сети.
– Не нужно, – он отмахивается. Он же сильный мужчина из службы внутренней безопасности. – Она не оставляла вам маячков?
– Нет.
– Странно. Обычно такие оставляют. Вы не владеете магией, так?
Я глотаю воздух. Я глотаю и кашляю. Как рыба. Рыбы не кашляют, знаю. Рыбы бьются телами о берег и дохнут. Я тоже.
– Немного владею, – я говорю тихо, но твёрдо, на это мне благо хватает воздуха, того, которым я не успела пока подавиться. Воздух лезет обратно густой и холодный, как речная вода. Я рыба наоборот. – Я раньше умела. Ребёнком. Потом перестала пользоваться. – Он смотрит. Просто смотрит. Не орёт, не бьёт меня головой о стол. Он знает, что так бывает. Все знают, что магия со временем гаснет. – Вы сообщите мне, если?.. – я не могу закончить.
– Сообщу.
Он выходит. Я втыкаю печкин шнур в розетку и притулюсь к ней спиной. Сначала мне холодно, я дрожу и очень хочу плакать, но не могу плакать. Потом мне тепло, а потом больно.
Дни вязнут в метели. Свет мигает и часто отрубается. Мы топим в палатах дровами. Мои руки пахнут сосной и сажей. Все вокруг пахнет сосной, сажей и антисептиком и немного смертью. Я пишу папе. Папа отвечает сразу и просит молчать, не говорить, не говорить, не говорить Териной матери. Я не говорю. Я не могу говорить. Я говорю: вам на перевязку. Я говорю: вставайте, нужно ходить. Я говорю: пейте горячее. Я говорю: простите, она со мной так и не связывалась. Я не смотрю новости. Не смотрю и не слушаю. Вокруг меня такая плотная холодная тишина, что рушить её страшно. Я в оке бури, а в оке бури всегда тишина и ближе всего смерть.
Ещё через неделю мне говорят, одевайся, нужно ехать в Брумвальд. Я по привычке надеваю валенки, дублёнку и платок. Мне говорят: во дворец, Астрис, нужно не так. Я снимаю сначала платок, потом дублёнку, но валенки не снимаю. Меня застёгивают в чужое серое платье-футляр. Я смотрю и не вижу себя. Возвращаю дублёнку с платком, потому что в Брумвальд ещё нужно доехать. Три часа на поезде. Я не знаю и мне говорят, что тоже не знают, топят ли сейчас в поездах.
Меня ведут через поле к станции. На станции тихо-тихо. Кругом темно-темно и звёздно. В черном выхолощенном холодом небе звёзды – огромные провалы. Я отворачиваюсь. Жду. Мне говорят, ты ж новости не смотришь, а там наши разбили княжьих под Криплей. Я ржу на Крипле. Ну хорошо, говорю. Разведка, мне добавляют, я ж правда не читаю, выкрала планы их штаба. Там под землёй такие туннели. Чёрт ногу сломит. Они…
Я снова ржу: туннели?
Нет, чертежи, Астрис. Ты совсем замёрзла? Киваю – замёрзла. Чертежи были напечатаны на полимерных