ворон
Белый ворон в рыжей кроне, как першит твоя гортань!
Ты скажи своей вороне: «Ненагрядная, отстань!
Что ты мыслишь о породе – под себя себя гребешь.
Что там осень в огороде, если в городе грабеж!»
Если с вербой золоченой обручен, как обречен.
Если и к Ербогачену приторочен орочон.
И к тебя я приторочен, прибинтован тыщей лык,
правдой прошлых червоточин, волей пришлых прощелыг.
Если не лущишь, то ропщешь, кости моешь, душу рвешь.
Мужу горло прополощешь – теще шею не свернешь.
Будет жизнь – не камарилья. Белый ворот, горний хор.
Как-то снег упал на крылья и не стаял до сих пор.
…Ворон крылья простирает, в медный коготь влип топаз.
А в ноябрь удирает красный заяц – листопад.
Притча о круге
М.К.
Вьюга свечи задула, прислюнила огарки. На селе Богодула всполошились музгарки. Было жутко и зябко. Но, сомлевши у печки, молодая хозяйка примеряла колечки. Примеряла сережки, наводила румяна. И стучали сапожки по тропе деревянной.
А на печке о чем-то разговаривал сонно конопатый мальчонка – полуночное солнце. Над мальчонкой густела прокопченная скука… Занавеска взлетела от внезапного стука.
«Дождалась – постоялец!» – и порхнула деваха, как слетевшая с пялец пышногрудая птаха. Дверь без памяти настежь – дом качнула остуда…
«Вот и свиделись, Настя!» – «…Иннокентий! Откуда?..»
То явился законный, давший имя ребенку, распродавший иконы и пропивший буренку. Он упал у порога и сказал, засыпая: «Окружная дорога есть дорога слепая». И бессвязно о чем-то пробурчал и запнулся. И проснулся мальчонка. И приступок качнулся.
Утром смолкнула вьюга. Меж снегами плутая, шла тропинка из круга, словно дымка – витая.
Колодец
Днем и ночью под моей рубашкой дух томится, словно обречен. Двор. Бадья распахнута ромашкой, опояском омут обручен. В том краю тяжелая калитка бьет-гремит щеколдой невпопад. В том краю закончилась молитва. Мертвый омут. Дерево. Распад.
Наполняя крону чем придется, устремляясь шелестом к звезде, дерево на кольца распадется и пойдет кругами по воде. Оттолкнет виденье колокольни, растревожит нежить и дурман. И протяжно дрогнувшие корни подопрут раскидистый туман.
Так-то так, но я не инородец. Вновь сошью гудящую бадью. Разбужу отеческий колодец и прозреньем корни напою. Лишь тогда вершина устремится, оттолкнет земную колыбель…
Только дух, как проклятый, томится, и рыдает дряхлый журавель.
Любит – не любит
Цветик ответит – любит-не любит. Любушка вспыхнет, молвя: «Телок ты! Там за оградой странные люди кусают друг другу доступные локти. Ходят по кругу в поисках гения, в поисках родины и народа. Спят на гвоздях и выносят сомнения прочь за ворота. Ты же – блаженный, горе порода, ладишь к избенке крыло деревянное, держишь в корыте среди