мы и сидим с голой задницей, но зато с мечтой.
– Простите, девочки, но без мечты я уже жила. Мне не понравилось.
А вот в другой сфере кое-какие изменения наметились. Лариса поступила на заочный. Со второго курса можно было бы и работу поменять, методисты предлагали ей в этом помочь, но этого она сделать не могла: гадюшник на углу Сретенки и Бульварного Кольца, который она всей душой ненавидела, был единственным связующим звеном с ее Ромео. Он не знал ни ее телефона, ни адреса, ни даже фамилии. И когда он вернется из армии (впрочем, два года давно миновали, следовательно, из тюрьмы, что для нее было безразлично), он должен найти ее на том же месте, в том же форменном платье, с той же косой. И она продолжала смотреть на памятник Крупской.
Само собой разумеется, обычной судьбы у Ларисы быть не могло. Наследственность. Никто в их роду пассионариев не мог довольствоваться тихими семейными радостями. У кого-то было творчество, у кого-то идеология, у кого-то религия. Все женщины жили в исканиях, категорически пренебрегая кухней. Человек приземленный этого понять не сможет. Ей говорили, что нельзя постоянно жить в надрыве. Она отвечала, что Данте у врат Ада поместил тех, у кого нет надежды даже на смерть: тех, кто прожил жизнь, не зная ни позора, ни славы; жалкие души, которые не боролись.
– Я буду бороться, – говорила она, и ей снился роман с продолжением. Она на работе, в униформе. А он дворник, тоже в своей «униформе», то есть в телогрейке. И они налюбоваться друг на друга не могут, чуть не плачут от счастья. И он говорил такие вещи, которые услышишь – и умирать не страшно. Лариса ждала. На защите диплома профессор-историк Илья Ильич вдвое старше ее сделал ей предложение. Она попросила полгода подумать. Он согласился.
В стране утвердилась зеленая валюта. Миновал дефолт, уничтожив мелких предпринимателей и кооператоров, появилось в лексиконе обывателя слово «олигарх». Закончилось тысячелетие. Лариса тридцати лет от роду вышла замуж за Ильича, человека достаточно умного, чтобы ни о чем не спрашивать, и переехала наконец в новый район. Ее лет муж не замечал – для него она была девочкой, которую он радостно носил на руках. Трогательно картавые друзья мужа любили бывать в их доме, где за обе щеки уплетали отбивные из свинины. Она же, политически неграмотная, искренне думала, что некошерное – это то, что кошки не едят, а потому не видела никакого противоречия в таких гастрономических пристрастиях гостей. Если визит друзей приходился на воскресенье, включали НТВ, смотрели «Намедни». И однажды в репортаже из Израиля она увидела Ромео, загорелого, с рыжей бородой, в камуфляже, с автоматом наперевес. Он отвечал на вопросы российского корреспондента о палестинских территориях. Умно отвечал, надо сказать. А друг мужа тем временем завопил:
– О, смотрите! Шурик Кац!
– Кац? – переспросила Лариса.
– Ты его знаешь?
– Он у меня лезвия покупал, гэдээровские, –