месяц назад, когда украл ее из чьего-то сарая. Тогда я часто делал вылазки из леса, промышляя воровством. Лес, в котором стояла моя палатка, давно был зачищен от грибов, которые я жарил и ел, молясь, чтобы они не были ядовитыми.
Вообще, воровать приходилось почти все, но иногда что-то выпрашивал. Например, ту дырявую палатку, в которой я жил, мне подарил один рыбак. А после этого я спер у него рыбу.
Пока картошка варится в кастрюле, прохожу в зал, сажусь перед своей сумкой, начинаю доставать вещи. Потертая рубашка в клетку, линялый свитер, пара нижнего белья, две майки – все, что у меня есть. На самом дне лежит банка тушенки, которая мне и нужна. Весь мой «неприкосновенный запас» только и состоит из нее. Это было на самый голодный день, а наступить он должен был вот-вот.
Возвращаюсь на кухню, вскрываю банку.
Решаю выйти на улицу. Скоро одеваюсь, накидываю куртку, обуваюсь, толкаю дверь на выход.
Вчера, когда я пришел сюда, я вообще не вглядывался в кладбище, до последнего боясь поверить, что меня оформили на работу, что ключ от сторожки подойдет к замку, и вообще, что все это не сон.
Осмотримся при свете дня.
Жаровихинское кладбище не отличалось ничем от любого другого российского некрополя: кресты, надгробия, венки. Небо над кладбищем было каким-то тусклым, а облака рваными, словно их пробивали крупнокалиберными снарядами. Они же, облака эти, подняли в своих объятиях яичный желток солнца: оно было поцветшим, будто ото дня зарядится не могло, и так и провалялось всю ночь в темноте, полуслепое. Ветер дул откуда-то со стороны Архангельска. Возможно, стихия летела сюда аж с Двинской губы, играючи перемахнула город, и движется дальше, тянет за собой облака за невидимые вожжи. В такой денек нужно либо думать о смысле жизни, либо застрелиться.
– Уф-аф! – раздалось где-то совсем рядом.
Это был очевидно собачий лай, а следом за звуком из-за угла сторожки выбежала, видимо, та самая Лара, которая собака.
После вчерашнего собеседования факт наличия собаки на кладбище вообще вылетел у меня из головы – мне было не до того. И напомните мне сейчас про нее, я представил бы себе обычную дворняжку с прилипшим к боку репьем, или, на худой конец, какого-нибудь ньюфаундленда, которого выкинули на улицу. Но передо мной, игриво виляя хвостом, стояла всего-навсего такса! Я не сдержал улыбку.
– Так вот ты какой, напарник! С тобой мы все кладбищенское ворье разгоним, и ружье не понадобится! Как вцепишься нарушителю зубами в яйца, он аж…
– Пяф-наф! – нагло заявила такса.
– Вот ты и иди «наф»! А мне здесь хорошо.
Я взял эту сосикоподобную собаку на руки, всмотрелся в ее черные глаза-маслины. Глаза как глаза: немного наивные, как у любой собаки, и слегка изучающие, как у любого животного.
Теперь хотя бы есть объяснение ее страсти рыть землю. Таксы по природе землеройки. Выковыривать лис и барсуков из нор как раз их специализация.
Вчера Елена Сергеевна сказала, что я должен буду следить за Ларой, чтобы она не безобразничала на могилах,