жив и где-то у нее в алькове обитает?
– А на кой же тогда ляд ей дивовскую супругу к себе в горничные заманивать? – разумно спросил Терентий. – Да мне ее, курву, и обрисовали. Стара и тоща! Бабы-то все разглядят!
– Но, значит, богата, если за услугу дарит дорогие сережки?
– Да и не богата, своего экипажа не имеет, – отвечал Терентий с великолепным презрением.
О том, как он раздобыл важные сведения, Терентий умолчал, а Маликульмульку и так было ясно – бравый плечистый и дородный молодец (иного кучера у Голицыных и быть не могло) пустил в ход все свое простонародное обаяние и не старух вылавливал на улицах Петербуржского предместья, а, наоборот, молодок. Ну что ж, на то она и комедия: философ действует через ловкую старуху, а лакей Проныр – через не менее ловкую субретку.
– Стало быть, все полагают, будто она – хозяйка веселого дома?
– А на что бы она еще сгодилась? Маврушку вашу ненаглядную не сманивает же к себе жить! А госпожу Дивову сманивает!
Этим хитрый Терентий хотел сказать недорослю: Маврушка-то до того дурна, что ее и в шлюхи не зовут.
– То бишь, она с Дивовым ездила в наемном экипаже? А не было ли в том экипаже еще других мужчин?
Терентий пожал плечищами.
Стало ясно, что пора выводить на сцену Косолапого Жанно, обжору и простофилю.
– Ты уж прости, братец мой, но пока не увижу своими глазами графиню де Гаше посреди беспутных девок – не поверю. Может статься, она госпоже Дивовой добра желала, а Маврушка про это знала…
– Ну, так придется нам с вами ехать в «Иерусалим»!
– Куда?!
– В «Иерусалим», я узнавал – это корчма на том берегу.
– С чего ты взял, что графиня там живет?
– Добрые люди сказали. Видели, как она Маврушку с собой увозила в экипаже. А потом Маврушка хвалилась, что была на том берегу в самой дорогой ресторации, куда рижские богатеи кутить ездят. А привезли-то ее оттуда одну. Графиня-то, выходит, там осталась.
– Та-ак… – сказал Маликульмульк.
Вот теперь следовало поскорее отыскать Давида Иеронима и узнать у него, чем кончилось вскрытие в анатомическом театре.
Глава III
Пятерка отравителей?
– Это был немолодой уже господин, лет сорока пяти или более, – сказал Давид Иероним. – Сложения очень плотного, весь порос черным волосом. По бумагам – Карл фон Бохум, а на самом деле он чуть ли не турок, нос крючковатый, брови густые, глаза черные… И голова плешивая, носил парик.
– И точно ли отравлен?
– Точно. Все приметы налицо… – Давид Иероним выжидающе поглядел на приятеля в надежде, что тот замашет руками, умоляя избавить от грубых подробностей. Но философ – не светская дама, и химик продолжал: – В пищеводе и в желудке – воспаление, в желудке оно выражено сильнее. Содержимое – бурое из-за большой примеси крови. В печени – темно-красные прожилки, в легких – отек, лимфатические узлы также отечны… Затем – в содержимом желудка мелкие белые крупинки,