ом лице. Кто увидит – испугается. Но она себя не видела, просто брела все дальше и дальше, по еле заметно вытоптанной тропинке, которую вновь завалил снег по ее приезде.
Как назло. Никак иначе.
Оказалась она на этой окраине, без точного времени, около получала назад. Ее привезли на старом трещащем хэтчбеке. Он был весь грязный – машину похоже и вовсе не мыли, да и само состояние желало лучшего: днище проломано, все в трещинах, которые Алия с интересом изучала носком своих ботинок всю долгую поездку, которая началась, как только она вылезла из кукурузника. Это летающее судно ее по злобному смешило – сколько уже здесь зима? Лет десять? Может двадцать? Какие посевы могут быть здесь, в Якутии, когда весь их мир перевернулся с ног на голову, существуя лишь в условиях вечного холода, даже в теплых районах страны еще с тех времен, когда Алии даже в помине не было. Она не знала историю настолько хорошо, насколько бы могла, но точно знала – всегда, чем ближе к северу, тем холоднее.
В Москве летом было хотя-бы плюс пять, когда давным-давно могло быть и тридцать – эти прекрасные тридцать градусов по Цельсию в плюс, о которых любят говорить старики. Рассказывали, как все цвело по весне, когда отходили эти вечные белые смурные великаны – сугробы, появлялись расточки, смело пробивающиеся к свету. Старики любили рассказывать о своей теплой юности и сетовать об утраченных возможностях, а также горевать о том, что раньше не ценили. Алия надеялась, что никогда такой не будет, но смутные сомнения давали о себе знать – все мы будем там. Вот только вспоминать что-то хорошее ей не придется. Наверное, только этот чертов хэтчбек, ее ялик, перевозивший Алию из мира живых в мир смертных. И ее Харона – огромного детину, который скрутил ее рядом с кукурузником, затаскивая на задние сидения машины. Он выглядел до ужаса живым и одновременно болезненно мертвым. Холода дают о себе знать: портят кожу, оставляя грубые пятна на лицах, руки становятся синеватыми, покрываются паутинистой корочкой. И вот это она, наверное, запомнит, и будет рассказывать в тишину помещений, ведь никто и слушать не будет.
Я буду такой же через пару лет прибывания здесь? Если не умру раньше, конечно.
В этих местах почему-то мысли лезли в голову все чаще. Она брела по снегу, брела куда-то вдаль, – ей махнул рукой к горизонту водитель, забираясь обратно в, хоть и старую, страшную, но теплую машину, усмехаясь на вопрос Алии о конечной точке ее пути. Она не ждала благосклонности, ведь не заслужила. Наверное. Этот вопрос оставался таким же открытым, как и многие другие. Она была на взводе, потерянная и опустошённая. Брела куда-то вперёд, смотря себе под ноги, на протертые ботинки с флисом, одна из единственных вещей, которую ей удалось взять с собой, когда всё это произошло.
Чемодан опять болезненно ударил по щиколотке всем своим весом, колко, и Алия вскрикнула, дернулась, возвращаясь из своих мыслей в реальность. Этот чертов чемодан ее доконал – иронично, ведет себя как ему вздумается, пихается, бьет, трепыхается в руках время от времени какой-то птичкой, но огромных, внушительных размеров. Что-то внутри натянулось и с противным скрипом, как по доске ногтями, взорвалось; терпение лопнуло. Возможно, сыграли нервы или холод, а может то, что ей не давали есть уже неделю, из-за чего пустотой ныло под ребрами, а руки дрожали, но она со всей силы кинула кожаный чемодан в сугроб, резко, с такой злобой, что тот сделал несколько переворотов и громко бухнулся, улёгся в снегу и смотрел. Смотрел этими кнопочками, заклёпками, как кучей глаз, выпученных и желтоватых, с осуждением.
– Да за что ты мне достался!? – истерично взвыла она, подбегая к своей поклаже и стремительно пиная ее со всей силы пяткой ботинка. Чемодану, конечно, было плевать, но злость и расстройство так сильно бурлили в ее теле, что она решила хотя-бы так выпустить пар, даже не думая зачем, уже практически прыгая на скрипящей сумке, совершенно потеряв любую связующую с собой нить. Алия чуть ли не плакала – ее лицо исказилось в неприятной сопливой гримасе, появилась отдышка и усталость, и без сильных физических нагрузок давая о себе знать постоянно. Делала она себе всё это скорее во вред, но как объяснить человеку на грани отчаяния как правильно себя вести? – Дура, дура, дура! Зачем только с тобой связалась.
Хотелось уничтожить эту вещь, оставить валяться в этом снежном мареве на вечность, чтобы никто не откопал и не нашел, чтобы чемодан лежал в болезненном одиночестве и забытие. Чтобы хотя-бы так искупил свои грехи перед ней. И в очередной раз ударив по чемодану, Алия попала по ржавой застежке. Фатальная ошибка. Чемодан неожиданно колыхнулся, потом еще раз, затрясся под ее ногой, и Алия почувствовала, как ее начало тошнить – укачало. Попыталась отойти, отвернуть себя подальше, но теперь нога прилипла, как расплавившийся пластик. Кожа чемодана обхватила подошву ее ботинка, начала всасывать в себя с неприятным чавканьем. Ногу обожгло неприятным чувством – не болезненным, но противным и гадким. Алия истерично хохотнула. Это было настолько же безумно, на сколько смешно, и на столько же горько.
– И что, сожрешь меня теперь? За то, что тебя, бедненького, обидела?
Словно в ответ на вопрос, чемодан уже всосал ее ногу в себя практически по косточку над стопой, мерцая