Из твоих дум о Генюше мне нравится мысль о помещении его до поры до времени в гимназию в Острогожске: Нюня (мы так ее звали в детстве) окружит его заботливостью и попечениями, а в Алеше он найдет хорошего руководителя, поступить же в гимназию будет ему легче. Есть и отрицательные стороны: забудет французский, немного упростится… Что касается до гимназии Грибовского, то […] не слишком ли много будет там политики? Солидно ли будет поставлено дело? Легко ли будет из этой гимназии, в случае нужды, перевесть в другую? Взвесь все это, моя славная, и пиши мне; а также перепишись с Алешей. Сейчас почтарь уезжает и стоит над душой. Все никак не соберусь написать моей голубке побольше.
Давай глазки, мордочку и пузырей, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Дорогая моя Женюрка!
[…] Страшно рад, что ты получила рисунки, написанные Салтыкевичем, т. е. мои «штаб» и «убежище». Они мне самому очень нравились, и я думаю, что «штаб» под стеклом будет очень интересен. Это еще и потому интересно, что они определяют место, на котором мы находимся уже более трех недель… недель очень спокойных и уютных. Напр[имер], «убежищем» я еще ни разу не пользовался, и в нем чаще всего жили офицеры резервных рот. Сегодня я обходил мои передовые позиции, прошел почти четыре версты вдоль неприятельских окопов (в среднем около версты расстояния), и по мне не было дано ни одного выстрела… мои ребята дали два, но я так и не разобрал, что им там померещилось.
Рожь уже поспела, и мне жалко видеть многие из полос ее, лишенные хозяина… колосья гнутся, пашня дает вид помятой… еще 2–3 дня – и зерно будет осыпаться… «где же кормилец, чего же он ждет». Я, начитавшись ли Лермонтова, стал страшно мечтателен… все хожу и думаю о своей женушке. По разыгравшемуся на войне суеверию (у меня его и до войны был запас хороший) я не могу писать целиком, боюсь сглазить мои желания и мечты, не могу, моя цыпка, разойтись, но ты, моя ласковая, поймешь и доскажешь сердцем то, что твой глупый муженек не договаривает… ты, которая с налета меня понимаешь по маленькой кривизне губ. Почтарь стоит над душой: или маленькое, но получишь числа 20, или большое, но не раньше 22-го… Давай мордочку, глазки и троих купальщиков, я вас обниму, расцелую и благословлю, ваш отец и муж Андрей.
Ваши купанья прелестны, но не слишком ли далеко мелюзга идет в море. Ты с ними напоминаешь курицу, у которой вывелись утята: они бултыхаются в воде, а она кудахчет на берегу. Андрей.
Дорогая моя женушка!
Вчера получил пять твоих писем; узнал, что телеграмма о мыле застала еще у тебя Янковского и, значит, он может захватить его с собою. Иначе, как бы ты его переслала. Сейчас очень жарко, я сижу на дворе возле штаба, у окошка, заделанного материей, в рубашке; возле меня начальник команды связи разбирается по карте и отмечает наш стратегический фронт. Противник гуляет бойко, но мы только посмеиваемся… всему свой черед, и у всякого своя манера одолевать. Нам смешон, напр[имер], и непонятен каркающий тон Меньшикова,