и, видимо, решившись, приподнялась на цыпочки и крепко поцеловала меня в губы. Почувствовав, что сейчас опять накатит, я сделал шаг назад. Она тяжело дышала, краска залила щёки, по-моему, её трясло, глаза лихорадочно блестели…
– Уходи, – чуть слышно простонала она. Я шагнул к двери… Уже на лестнице накатило: сквозь радугу вылезло смуглое лицо с чёрной бородкой и мужской голос произнёс на греческом:
– Откуда ты?
Сердце заколотилось так, что чуть не выскочило из грудной клетки. В следующий миг всё растворилось в багровой мгле… Очнулся я, упираясь спиной в изрисованную кракозябрами стену подъезда…
Уже в текущем году, в начале июня, я, будучи в Москве по заданию редакции, повинуясь какому-то неясному порыву, оказался на Дмитровском шоссе у её подъезда. Но войти не решился (это было бы глупо и бессмысленно – сообразил, наконец) и, постояв какое-то время, отправился в тот парк, "Дубки", кажется. Дубы-великаны, загадочно шелестя кронами, словно исполняя какое-то мистическое действо, снисходительно взирали со своей высоты на праздношатающихся людишек. На той детской площадке играли два малыша с мамами. Я присел на скамейку и, оглянувшись на мамаш, достал из сумки бутылку пива.
– Здравствуйте. Не узнаёте? – подняв глаза, я увидел того самого деда в ветровке и той же бейсболке, рядом с ним стояла внучка Полина, светленькая, сильно подросшая в синем свитерочке и джинсиках; около неё – двухколёсный детский велик с дополнительными колёсиками.
– Добрый день, – я спрятал бутылку в сумку. – Сергей, если не ошибаюсь? Я – тоже.
– Очень приятно, – дедушка улыбнулся. – Как поживает Ваша дочка, Лиечка, кажется?
Я несколько растерялся; можно было сказать, что хорошо, всё в порядке, но почему-то не захотелось врать и я сказал:
– Она не моя дочь, её мама – моя знакомая.
Сергей внимательно посмотрел на меня, мне показалось, с едва уловимой улыбкой и произнёс:
– Понятно…
– Вы всё ещё увлекаетесь поэтикой Шир ха-Ширим?
Он усмехнулся:
– Это затягивает надолго… Вот, ежели желаете, могу разобрать один стих из Песни.
Я кивнул.
– Глава шестая, стих четвёртый: "Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знамёнами". Это в синодальном переводе Библии. Раввин Михаил Ковсан даёт такой перевод: "Красива, ты, милая моя, как Тирца, прекрасна, как Иерушалаим, грозна – как под знамёнами войско"56. А у Якова Лаха57 это звучит так: "Ты хороша, как Тирцa, подруга моя, как Ерушалаим прекрасна, величава, как звёзды в небе". И Тирца, и Иерушалаим – резиденции царей, не хухры-мухры (я усмехнулся), красивейшие города того времени. Согласитесь, что все переводы по-своему прекрасны! Но вот что интересно: Соломон не мог быть автором этой лирики. Упоминание Тирцы, которая была столицей Северного Израиля, указывает на эпоху между 922 и 875 годами, то есть после его правления. Кроме того, в "Песне" есть места, указывающие на ещё более позднее её происхождение – использование арамейских, персидских и даже греческих слов. А ещё маловероятно, что величайший