зеленело. А тута, и алыча, и черешня должны были поспеть уже недели через две. Их плоды ведь тоже были едой!
У многих служащих были садовые участки, и у нас тоже. Все старались сажать картошку – второй хлеб. Чтобы купить ее мелкие клубни на семена, мама была вынуждена продать наш последний палас. У меня много домашней работы: и за огородом надо смотреть, и по поручению дружины навещать одиноких, помогать им.
Наша армия уже гнала фашистов, и еще как! Все повторяли: «Бешеного пса надо добить в его логове!»
Но что бы ни думали и ни говорили, война все еще шла. Радио продолжало рассказывать о тяжелых боях. Когда в сводках Совинформбюро сообщалось, какие потери несет противник, мы прыгали от радости.
Постепенно в городе стали появляться солдаты-инвалиды, однорукие, одноногие, обожженные, слепые, с изможденными лицами фронтовики. Вернулся и внук бабушки Масумы Бахман. Какой ужас! Без обеих ног… С ним приехала русская девушка, медсестра. Проводив Бахмана, она должна была вернуться в часть через три дня. Бахман уже все знал о бабушке, мать вернула ему письмо.
Он молчал. Мы с Шаргией начали ухаживать за дядей Бахманом. Прошло три дня, неделя, месяц, медсестра не уезжала… Однажды после уроков я, перекусив чем попало, хотел было помчаться, как всегда, к дяде Бахману, но мама меня остановила:
– Сынок, не спеши. Мария в госпиталь не вернется. Она останется здесь вместе с дядей Бахманом.
И все-таки два раза в неделю мы залаживали к ним. Делали, что надо. Когда называли Марию тетей, она смеялась, ведь ей было тогда всего восемнадцать.
Слов Микинат-муэллимы: «Дети, вы не имеете права плохо учиться» – я никогда не забывал. До позднего вечера читал книги; в печке догорали дрова, и я сидел возле нее, делал свои уроки. Мама, поглядывая на меня, ничего не говорила, не гнала в постель. Иногда я думал: «В Баку нет счета нефтяным вышкам, а мы здесь…» И тут же думал о другом, вспоминал надписи на стенах домов: «Все для фронта, все для освобождения Родины!»
Ничего, можем и так жить. Если надо будет, отдадим за Родину последний огонь… Лишь бы наши побили врага. Лишь бы отомстили за моего брата.
Мама сильно похудела, постарела. Волосы из черных стали серыми от седины. Когда о чем-нибудь говорила, фразы не заканчивала.
Гойчак что-то давно не было видно. А может быть, болела? Я спросил у мамы, она ответила:
– Нет, она вчера была в школе… в доме у себя… она старшая, много хлопот…
Картошка на участке подросла. Выкопал один куст посмотреть: нет, клубни как белые горошины, но их так много, что, если поливать как следует, добрый, наверно, будет урожай!
Только вода шла на хлопковые поля, а от арыков нам не разрешали отводить ее на полив. Поэтому мы таскали воду ведрами. От такой работы у меня руки отваливались. Но все-таки я таскал и таскал воду. А когда от усталости хотелось все бросить, вспоминал минувшую голодную зиму; страх придавал новые силы, и я мне опять брался за ведра…
…Шли теплые летние дни. Тута на деревьях побелела,