Очень интересное продолжение.
– Вот и разобрались. Никакой он не обманщик. Он, оказывается, добрый сказочник. Дядюшка Бабай, этакий… И что там у нас сейчас делается? Давненько я на краю света не был, давненько…
– Почему не проходишь? – Марина, находясь за моей спиной, держала в руках вазу, в которой купали длинные, колючие ножки наши розы. – Как будто в первый раз.
– Действительно, не торчи в проходе, присаживайся, сейчас торт будем уничтожать, – Александр поднялся навстречу хозяйке. – Давай помогу. У тебя большой нож есть?
– Найдём, – улыбнулась Марина.
– Красивая у тебя улыбка, – мужчина подмигнул ей левым, а мне правым серым глазом. – Я люблю красивых молодых женщин, особенно в начале весны. Ведь они и есть начало весны, начало года, начало любви. Они всегда пахнут светом, источают аромат надежды. Они – это музыка легкомысленного Моцарта, и они же – напрасный упрёк трудяге Сальери. Гениальная наглость Пушкина и оскорблённое единолюбие Дантеса. Женщины – это плод хитроумного просчёта якобы простодушного Творца. Так-то… Где нож?
Торт нарезали большими кусками. Пока хозяйка копалась на кухне, я «намекнул» Александру:
– Ты не забыл о том, что мы сослуживцы? – и, заметив удивлённое недоумение или, наоборот, недоумённое удивление «коллеги», пояснил. – Работаем вместе в одной «организации».
– А мы и так из одной «организации», – рассмеялся тот. – А?
– Ага…
– Кстати, экстрасенс этот, Пушкин, кажется, заходит к вам?
– Заходит, периодически, – Марина вернулась из кухни и присоединилась к компании.
– Интересен в общении?
– Интересен, не интересен, не в этом дело… Он помощь обещает. К тому же совершенно бескорыстно. Не знаю, что он может, что не может на самом деле, но помочь пытается. Он добрый очень. Очень восприимчив к чужому мнению. Легко ранимый. Не знаю… Хирурги Ирину осматривали не один раз, только всё… Юрию признательна уже хотя бы за то, что он делает какие-то попытки, – Марина замолчала на мгновение. – Вот ты бы мог нам помочь?
– Каким образом? – Александр серебряной ложечкой аккуратно переносил кусочки торта из блюдца в рот.
– Тебе лучше знать. Тогда, в поезде, ты ведь оставил какую-то надежду?
– Надежду? – мужчина пошевелил бровями.
– Иринка, скажи Саше сама, – мать дотронулась пальцами до плеча ребёнка.
– Я тогда, Саша, тебя как бы видела, – девочка поджала губки. – А сейчас только слышу.
– Может быть, ты, наоборот, видишь всё лучше нас? Чувствуешь настроение ночи… Даёшь пощёчину полной луне…Мы ведь не можем даже обнять взглядом солнце, когда оно в зените. Наши глаза слабы. Когда туман наваливается на грудь, мы не видим сквозь него иероглифы прошлого, а в танце огня не пытаемся разглядеть безудержное веселье и райское наслаждение ада, где счастливые грешники, жарясь на шипящих сковородках, беспечно распевают залихватские песни. Вот так –