тоже многому придется научиться. Так давай поддерживать друг друга в этом, а не отстраняться.
– А ты все о своем, – вздохнула Полянская. – Пойдем в гостиницу. Я устала.
– Хорошо, а назавтра попрошу хозяина заложить нам экипаж. Так мы больше сможем посмотреть, – не терял надежды Николай.
– Тебе голову больше занять нечем? Ты же вроде по делам приехал?
– А ты вроде говорила, что скучала? Или это только я, увидев тебя, захотел все дела забросить, лишь бы вместе побыть? Так хорошо было у графа Р., что никакое время со мной тебе больше не дорого?
Николай не удержался, выпалил последние слова на чувствах, сам испугался этого, но виду не подал. Ольга покраснела. Еще не ведая, что друг ее детства и суженый знает обо всем, внезапно почувствовала себя виноватой и оттого смягчилась.
– Дорого… Очень дорого, Николя. Давай и правда не будем ссориться! Обещаю завтра быть тихой. Ничем громко не восхищаться, в глупое положение тебя не ставить и только радоваться минутам вместе. Веришь мне?
Ольга встала перед князем, положила руку ему на грудь и посмотрела прямо в глаза. Он улыбнулся ей, счастливый, что все разрешилось так просто, а у самого сердце застучало в разы быстрее. Он позволил себе провести указательным пальцем по ее острому подбородку, слегка ущипнул за розовую щечку, как делал в детстве, и ответил, крепче прижимая ее ладонь к своей груди:
– Верю… И ты поверь мне, Оленька, я не стану тебя учить больше, я знаю, какой благоразумной ты можешь быть, когда захочешь. Оттого и люблю тебя.
Ольга вздрогнула – его признание, как гром с неба, застигло ее врасплох. Она и ответить тем же не могла, и отнестись к этому безразлично не получалось. Одновременно девушка почувствовала и радость, и смятение, и нежность к Николаю, и в то же время тревогу оттого, что сердце ее отдано Антону… И если он вернется, решит вопрос с ее отцом, то как же жалко будет Албашева, как больно за него. Никак не ожидала она, что друг детства и вправду, кажется, любит ее и, может, не меньше Войковского.
Николя же думал только об одном – она не ответила. И не понимал он, от скромности ли это, от смущения, или от того, что нечего ей сказать. Но, как ни старался он бороться, его это задело, и горечь потекла по венам, заполняя все его существо. И горечь заглушила и радость от встречи с ней, и надежду на счастье.
Отправились обратно в тишине, лишь изредка прерывая молчание незначительными фразами. И ни она, ни он не замечали, как все это время наблюдает за ними одетый по-крестьянски, неопрятный, коренастый мужичок. Он шел за парой от самого гостиного двора и сопроводил обратно так же скрытно, как и вначале. В кармане его рубахи лежало вчетверо свернутое послание от Антона Войковского. Посыльный нащупал его, убедившись, что оно на месте, проводил взглядом княжну до самого входа в гостиницу и остался на улице поджидать момента. Ему было хорошо заплачено, и за то он обещался применить смекалку, чтобы отдать его не на глазах у всех или через кого-то, а лично ей, и тогда, когда княжна хотя бы на минуту окажется без сопровождения.