байк. Впечатляющая конструктивистская атака. Глеб подумал, что они втроем в этих декорациях сейчас выглядят экспонатами «искусства четвертого этажа», так он называл все, что обыкновенно выставлялось на последних этажах художественных музеев. Вместе с братом он прислонился спиной к стенам, пока отец закуривал длинную бурую папиросу-биди, к которым пристрастился еще в юности.
Для братьев это был запах праздничный. Звонит прихожая, шуршат блестящие офицерские сапоги под звон бутылок, самое время выбегать, встречать папу, который прям так с папиросой в зубах сидит на шапках на комоде в прихожей. Скатывается и тает на темной блестящей куртке снег. Залезаешь рядом, пробиваешься под локтем на колени, и папа не сопротивляется, только колет в ответ на чмоки щетиной. Стоит табачный дух. Это еще декабрь, неделя до тридцать первого, просто у отца и дяди Игоря свой праздник, с которого они всегда возвращаются с подарками, классными предновогодками, чаще всего – немагазинными разноцветными жвачками, банками Cola, или конструкторами со стреляющими пушками.
– Ты бы, бать, не курил дряни-то этой столько – проникновенно заговорил Вова, сам с тремя рюмками коньяка – да и не пил бы уже самогона своего. Нормально за столом посидим…
– А еще бы, бля, не ел и в гроб бы сразу залег. Ты, Вова, когда успел медицинский-то кончить. Вчера что ли? – отец разошелся, и, хотя как бы добродушно, но все же с нотками угрозы – Ой, да ты ж, блять, курса два недоучился?
Он мог долго ёрничать, заводя сам себя, и часто доходило до мощной склоки с Вовой, когда вспоминались всякие обиды.
– Мы тут, пап, дядю Игоря вспоминали, – прервал Глеб, специально ни на кого не глядя – как он нам в детстве сказки рассказывал. Мы вот думаем, он их сам сочинял или пересказывал?
Отец не ответил, уставившись в окно на фонарь.
– Вспомнили парочку. Это ж целый эпос, – продолжил Вова, больше, кажется, действительно увлеченный восточными бреднями, чем стремлением загасить начавшуюся перепалку – он тебе рассказывал когда-нибудь про красных верблюдов?
– Рассказывал – буркнул отец.
На этом разговор заткнулся, ни туда ни сюда было не развернуть, и все трое уныло молчали, пока хриплый прокуренный голос, наконец, не выдал ожесточенно.
– На тебе тоже сказку. Про красного верблюда. Внукам расскажешь, если родишь. Сентябрь восемьдесят третьего, в горах Карамугуля. На блокировании. Духи к ночной вылазке достали верблюдов, облили нефтью, запалили. Врезались в кишлак. Человек десять зеленых положили декханов. И шестерых наших вместе с однокашником моим Андрюхой Штольцем и Рабинером, замполитом…
Последние слова щелкнули будто подзатыльником, прокатились по лестнице. Истории, конечно, приличествовало молчание, но Вова сразу же искренне выругался, так и сжимая в руках рюмки.
– Ну … история, батя!
Это было куда лучше. Отца тронула реакция, и было видно по морщинам, как он прощает вопиющие несмыслие. Потому что. Потому что бездушной инфантильности за ним не оказалось.
– Еще