воли сдержал порыв. Прислушался. Все голоса, кажется, доносились из гостиной.
На кухне что-то кипело на слабом огне. Лезла и надувалась отвратительным пузырем брусничная клякса. Кухня, как и большая часть квартиры, пребывала в походном состоянии. Не Лександра Васильича через Альпы в Швейцарию, а мамы через три месяца в деревню. Под столом, вокруг стола, вдоль плиты, вдоль подоконника, вдоль комода, на комоде, и, можно душу ставить на кон, внутри комода, всюду стояли закрутки. Где закруток не было, там стояли банки. Для закруток. Вообще стояли не тот глагол. Глагол должен бы передавать одушевленность этого пузатого стекла, набитого заспиртованными луковицами и сыроежками.
Глеб даже забыл, за чем пришёл. Найти тут кофе было невозможно. Он еще в турке где-то возле конфорок, или в одной из кастрюль, или уже в чашке среди посуды, или уже кем-то выпит. Глеб только двинулся к плите, как задел и смахнул с хлебницы стопку салфеток, мигом разлетевшихся. В порыве собирательства на полу удалось обнаружить натуральную кунсткамеру. Весы с вмятинами от больших пальцев, советского щелкуна для орехов, березовый банный веник с ошметками тины. Так что незаметно оказавшиеся позади Глеба ноги в ушастых бежевых кроликах его не испугали.
– От бати прячешься или от своей? – спросил глубокий вкрадчивый голос.
– От твоей – бросил, не вылезая, Глеб.
– Грубиянка – передразнил голос, ноги согнулись в саркастичном реверансе, и кроликам пришлось разбежаться.
– Ну помогай, что ли, Машуня.
– Ниче, справишься. Верю в тебя. Мама просит сливки принести, так что мне нужен холодильник, так что ножки подбираем.
– Сливки-то зачем к столу? – Глеб наконец выбрался, сжимая стопку салфеток.
Перед ним в натянутой готовой лопнуть белой блузке стояла Вовина жена Маша, подавая какие-то сигналы своими гигантскими ресницами. Крайний раз виделись ранней осенью на день рождение брата. Промокший лес, спортбаза с шашлыками, квадроциклы, загорелая Маша в кремовом белье натягивает на загорелую грудь облегающий термо-костюм и комбинезон. Загорелая грудь – это кое-что значит.
– Чего? – рассеянно переспросил Глеб, пропустив ответ.
– Сливками, говорю, глупенький, я называю маленькую сливу, которая маринованная и которая к мясному рулету.
В кармане завибрировал телефон. От контакта «Во-во-во» упало голосовое. Чмокающий слюнявый шепот настороженно интересовался:
– Куда пропал, братишка? Твоя с батей. Один на один. Сам его знаешь в январе! Шпашай деваху!
Коридор пропах домашними колбасами. Глянцевым восстановленным по маминому настоянию паркетом он растекался под шашками лампочек до стены и плавно заворачивал во все комнаты. Из гостиной перезванивали приборы, стекло. Зоя, девушка Глеба, нервно подсовывала вилки с ножами под тарелки. Худющая, сутулая, в модно-выцветшей розовой безразмерной футболке она обреченно тыкалась у плотно заставленного салатницами стола. Видно было, как нервно дергала правым