был маме понравиться, потому как дома Глеба Давидовича, если и упоминали, то частенько в резких выражениях. На одной семейной встрече Вова в ответ на вопрос своей жены, Маши, вообще прямо объявил в свойственной ему манере, что «у Глеб Давидовича кукуха капитально уехала, бросив чемоданы», и что, «вот в кого мы с братишкой такие по диспансерам мотались». Говорил он так не без поощрения папы, с которым бы, кстати, тоже нужно эту тему сегодня обсудить.
– Ну, мам, ты даешь! Это ж фантастик! Такая семейная история. Кино, сумасшествие, тайная жизнь. Про таких людей какие документалки делают! Зоя только краем услышала и сразу загорелась – тут Глеб, конечно, рисковал, и Зоя ничего не слышала, но для убедительности надо было показать непринужденность, что типа все просто и никто ни от кого ничего не скрывает – да и в целом судьба у человека, родился у немцев в СССР прям во время войны и не в ссылке, а в эвакуации. Отец – крупный инженер. Это же сколько дед всего крутого должен знать.
– Может и должен – странно произнесла мама и присела на край дивана против Глеба, комкая на коленке платок – только разве расскажет. Ты думаешь, ты ему вопрос задал, а он тебе сразу все выдаст. К нему пробиваться надо будто через пелену, как сказать… Через пелену того, чем он поглощен, чем озабочен. Сейчас это пчелы, например, пасека. Последние два года, о чем ни спроси его, он только про нее и говорит, сколько рабочих померло, сколько трутней, и все в таком духе…
– А когда это вообще с ним началось?
– Точно не знаю. Они с мамой разошлись, мне семи не было, и ребенком я очень мало запомнила. Отец вроде обычный был, без наклонностей. Не пил, ничего не вытворял, чтобы шокировало. Разве только лягушку держал в аквариуме, красную такую подарили ему друзья из одной экспедиции… Они и с мамой-то не ссорились, даже с соседями по коммуналке. Хотя мама, твоя бабушка Настасья, и говорила мне, чтобы я засыпала скорее, когда он приходил. Но это все, кажется, между ними просто какие-то странности были.
– Он поэтому от вас ушел? Не сошелся с бабушкой?
– Да мама-то и сама, думаю, не знала. Всегда только неопределенно об отце выражалась, что вот «не хватало масштаба в роли», или что «не потянул роль». Про семейную жизнь, наверное.
– Получается про болезнь уже потом стало ясно? То есть он как бы ее предчувствовал и прям накануне ушел?
– Вряд ли. Отец же долго не появлялся, может быть, даже в Москве тогда не жил. Он вернулся, когда я уже школу заканчивала. Однажды просто оказался в нашей коммуналке. Мать рассказывала, как вернулась с отчимом из кино, а у нас в коридоре – народ, милиция, все смущенные, не знают, что делать. А он на кухне портвейн пьет с каким-то оборванцем, советскую власть материт. И его не узнать. И никто не узнал. Мама, говорила, только по глазам поняла. Они ведь когда познакомились, папа по рассказам красавец был, остроумный, веселый, не советский такой, как из иностранного кино. Выставки, концерты, на съемки ее приглашал всегда. Вообще, как известным стал, то зажили очень хорошо.
– И