за их труды на волю! На волю!», «пусть теперь с нами поживут, о нас расскажут все теплым ушкам»
Под эти слова начинают щелкать пинцеты, шуршать кисточки. Вьется запах краски. Телефонные детали превращаются в насекомых. Бабочки, стрекозы, жуки с медными крылышками попадаются потом по всему дому. Гляди-ка, какая коровка – на ладонь Глебу кто-то кладет холодную оранжевую в крапинку железку – загадаешь желание…
Таких вечеров в гостиной было по два на неделе, с приходом Турика, красками, одними и теми же заклинаниями. Именно эти сценки почему-то проступили в самых ярких цветах и засели у Глеба в голове, когда он только стал всерьез раздумывать над тревожными знаками слежки – типа разного пощёлкивания в новой квартире, шпарящего аккумулятора Android или поедания трафика непонятными приложениями, которые не поддавались удалению. С пинцетом над сиреневым силиконовым ковриком в болтах, платах и прочей электроначинкой. Должно быть сработала какая-то неуловимая аналогия образов, иначе не объяснить навязчивую идею о связи всего происходящего с детскими каникулами столетней давности.
Погруженный в хаотичные размышления, Глеб чувствовал только смутную необходимость все выяснить. К действия подталкивал и больной озноб, который засел с первого дня январских каникул. Он все вертел пустую кружку, разглядывал растерянно вытянутые на полу ноги в серых шерстяных чулках и думал, что ни определенного плана, ни целей так и не составил, почему и оказался легкой добычей для матери, почти сразу по приезду перехватившей его.
Расклад, конечно, не айс. Мамина трепетность, чрезмерная опека, всегда подкидывали нервов в самые простые дела. Стоило ему даже в старшей школе чихнуть, как немедленно на лбу оказывалась ладонь, на кухне закипало молоко, и появлялись градусники, да, да, и ртутный, и электронный. И если в классе все делились историями, как нагоняли температуру нагретыми на батареях руками, то Глебу приходилось изобретать наоборот и сбивать градусы, для чего он стащил у отца и держал под кроватью вечно холодный гантельный блин – трясти колбу боялся, помня приключения брата с раскатившейся ртутью. Самое, понятно, огненное происходило с приходом врачей. Мощные плотные тетки в халатах, устало и укоризненно прослушивая свободное дыхание лжебольного, терялись и пасовали перед мамой, перед ее строгим лицом, мимикой, покрытой горячими пунцовыми пятнами шеей. Покорно выписывали больничные. Бред же, а работало. Впрочем, Глеб никогда этого не осуждал, зная мамину историю. Он только ясно отдавал себе отчет, что любое его волнение отзовется теперь многократной мнительностью. Кроме того, и это нельзя было признать неироничным, он чувствовал, что его вот-вот залихорадит. По ощущениям, уже перевалило за мерзкие 37.5.
С этого момента предстоявший разговор, точнее тема, оч больная и оч злая, как бы набухала в комнате, стиснутой по всем стенам старыми шкафами. Черт его знает, что вообще нужно выяснять, типа жив ли вообще дед и где обитает, или про оставшиеся