которым оторочен капюшон. Байкал исчерчен паутиной трещин, убегающих вдаль как змейки. Лед, громоздящийся вдоль запаянных стужей разломов, окрашен бирюзой. Цвет морской лагуны, тропическая аберрация, вслед за которой вновь мерцает обрамленный белым дымчатый кристалл. На солнце в толще льда видны перламутровые пузырьки газа, словно захваченные в плен. Они похожи на микроскопических медуз. Страшновато ходить по ним. Из-за моей горнолыжной маски кажется, что они шевелятся. Закрываю глаза. Фантастические образы теперь навсегда останутся на сетчатке.
Три часа спустя осмеливаюсь подставить лицо ветру и посмотреть на горы слева. Деревья карабкаются вверх и останавливаются на высоте нескольких сотен метров – выше они не нужны. От задрапированных склонов к озеру спускаются извилистые долины рек. Через четыре месяца, когда растает снег, они наполнятся водой и понесут ее в Байкал. Сейчас, кружась волчком, по ним гуляют ветры.
Не передать словами красоту подобных мест. Я прочел почти всего Джека Лондона, Серую Сову, Альдо Леопольда и Фенимора Купера, а также приличное количество произведений в стиле Nature Writing[1]. Но ни одна написанная страница не передает и десятой доли тех чувств, которые испытываешь, созерцая природу собственными глазами. Тем не менее я продолжу и читать, и писать.
Время от времени ход моих мыслей прерывается грохотом. Это трещит лед. Я заметил, что треск льда, шум прибоя, рев водопада и пение птиц не мешают спать. А вот звук работающего мотора, человеческий храп и капающая из крана вода невыносимы.
Здесь невозможно не думать о мертвых. Множество людей погибло на Байкале. Удается ли душе утонувшего выбраться на поверхность? Мешает ли ей лед? Находит ли она прорубь, ведущую на небо? Вот вам и тема для спора с библейскими буквалистами.
Мне понадобилось пять часов, чтобы добраться до мыса Елохин. Володя обнял меня и сказал: «Привет, сосед». Нас собралось семь или восемь человек. Проезжавшие мимо рыбаки, Володя, Ирина и я сидим за деревянным столом и макаем печенье в чай. Разговоры изматывают меня. Рыбаки спорят. Теснота дурманит их разум. Они ссорятся на пустом месте, грубо перебивают друг друга и размахивают руками. Мы как в тюрьме. Дружба хрупка. Она не выдерживает испытания совместной жизнью.
Ветер за окном продолжает свою песню. Обрывки снежных туч ползут по небу, словно вагончики поезда в парке аттракционов. Я думаю о своей синице. Мне уже не хватает ее. Мы быстро привязываемся к животным. Так жалко всех этих зверушек, которые постоянно борются за выживание. Когда наступают морозы, синицы остаются на своем посту. В них нет снобизма ласточек, зимующих в Египте.
Минут через двадцать все замолкают. Володя смотрит на улицу. Он может часами сидеть так у окна: половина лица купается в свете озера, другая остается в тени. Затейливая игра светотени придает моему другу вид доблестного воина. Время проходит и оставляет на лицах свои следы. Оно властвует над нами, как вода властвует над сушей.
Вечером мы едим суп. Один из рыбаков рассказывает