Четыре предела свободы. На подступах к Иному. Стратегия и тактика становления личности
размыкание своего бытия навстречу иному бытию, поскольку такое размыкание должно подразумевать соединение с Иным. А это недостижимо без участия в этом процессе другой воли, а стало быть, и другой свободы.
Даже в своем предельно необусловленном модусе человеческая воля «слепа» в отношении вертикального измерения, которого для нее как бы и не существует. В рамках человеческого существования действия из волевой позиции a priori совершенны и свободны, но из позиции, которая включает в себя и вертикальное измерение, такая свобода ограничена самим отсутствием вертикали, то есть герметичностью человеческого.
Поскольку Лабиринт задумывался как ловушка, выйти из него собственными силами невозможно. Но эта невозможность гарантирована не сложностью лабиринта, а тем забвением и удовлетворенностью, которые возникают у автономного и самодостаточного существа.
Освободиться от власти Лабиринта Тесей может только в одном случае: с ним должна пребывать сияющая нить, соединяющая его с тем, что внеположно миру Лабиринта.
Четвертый «предел» свободы, или беспредельность любви
Если быть точным, это уже не вполне предел и не вполне свобода. Свобода в самом общем смысле понимается либо негативно (как отсутствие любой детерминации и необходимости), либо позитивно (как условие и возможность творчества). Так или иначе, понятие свободы тесным образом сопряжено с другим понятием – понятием воли.
Но как быть, если рядом с нашей волей обнаруживается другая воля и другая личность?
Здесь возникает вопрос о взаимоотношении двух воль и двух свобод между собой. Довольно легко представить себе ситуацию, в которой такое отношение сводится к их конкуренции. В этом случае «побеждает сильнейший».
Но возможен и иной, более редкий сценарий.
Это – вариант сонаправленности двух или более воль, предел которой поэтами и мистиками всех времен именуется любовью.
Из позиции эмпирического «я» любовь парадоксальна. Это не то, что мы вольны сделать: ни о какой произвольности здесь речь идти не может. Но она и не то, что с нами случается или происходит: в отличие от любой страсти, любовь не управляет нами, не захватывает и не влечет. Пожалуй, мы не можем даже утверждать ее природу как сверхпроизвольную, поскольку мы вольны не любить.
Любовь можно уподобить акту размыкания навстречу чему-то большему нас. Такое размыкание неприемлемо для эго, поскольку требует от него самоопустошения и жертвенности. Но именно любовь освобождает человека от гнета себя самого – от диктатуры «я», являющегося центральной ценностью в жизни индивида, а, стало быть, и от всего того, что с ним связано: страстей, мотиваций, проблем выбора и даже ограничений известным.
В любви не обнаруживается ничего, что обусловливает человека. Более того, в ней преодолевается самый главный обусловливающий фактор: претензия индивида на распоряжение свободой и волей по своему усмотрению.