достопамятного опыта, и он ценил её милость.
Они снова распоряжались украшением большого чертога в палатах Коршаковны. Ознобиша неволей вспоминал Галуху, направлявшего лёт звуковых дрожаний под сводами бывшего водоскопа. Теперь здесь занимались совсем другими делами, а уехавший попущеник словно канул под лёд, Ознобиша много месяцев не имел о нём никакой вести. «Вот был человек. Тень отбрасывал… долгую. Кому вдоль пути, кому поперёк. И вдруг раз! – и нету его. И все мы точно так же когда-нибудь… да что! Тридевять раз можно было сподобиться смертного поцелуя. Тут всякий день думай, которым словом будешь помянут…»
Косохлёст уже расположил ковровые заставки, назначенные скрыть тайных стрельцов. Ознобиша урядил важные места для царевичей и красных вельмож. Сенные девки под водительством Змеды развесили цветочные плетеницы, сработанные из лоскутков и крашеной пряжи. Царственная рукодельница знала толк в горлянках, блаватках и троецветках. Глазу, отвыкшему от живого цветения, лепестки, сплочённые клеем, сошли бы за настоящие.
Там, где предстояло воссесть хасинскому гостю, красовался толстый болван из водорослей и тряпья. Змеда, боясь ошибиться, всё повторяла его почёт:
– Арх… арах…
– Ахшартах, – тихонько подсказывала Вагурка.
На самом деле ещё многое нужно было уладить. Кому за кем ступать через порог. Снимать ли шапки хасинам, не привыкшим обнажать голову. И главное, если Эрелис назовёт будущего зятя хораном, сиречь сыном Солнца, не признает ли он косвенным образом его старшинство?.. Впрочем, этим надлежало заниматься уже не Змеде, а Фирину Гриху и правдивому Мартхе. Коршаковна наконец присела на резную скамеечку, отомкнула нарядный ларец, вынула гусли. Пальцы, казалось бы прочно забывшие отроческую науку, всё охотнее пробуждались к игре.
– Отзовись, сестрица великая! – размяв руки наигрышами попроще, окликнула Змеда. – Вели, пусть милая воевница сюда подойдёт, совет даст!
Коршаковне пришлись по сердцу песни, доставленные заменками из дружины. Она хотела их завтра сыграть, но побаивалась неудачи.
В тылу стоячей завесы, воздвигнутой над ворохом парчовых подушек, послышался шорох, смешки. В чертог выбрались Эльбиз с Нерыженью. Понятно, сокровищу Андархайны не будет места на царском выходе к сватам, но… какой запрет обуздает девичье любопытство, да при братнем потворстве?
Змеда повернулась навстречу. Хотела спросить, довольно ли видно в отверстия, запрятанные среди шёрстки ковра… Не успела. Косохлёст крикнул – резко и как-то очень страшно, и в пухлый ветошный болван ударили самострельные болты. Только пыль струйками завилась.
Отзвук выкрика ещё метался меж стен, а царевна Эльбиз уже растянулась на полу, сбитая с ног. Нерыжень прикрывала её собой, упав сверху. Змеда выкатила глаза, лишившись речи в железной хватке Сибира. Ознобиша успел кинуть руку в левый рукав, вспомнить, поменять руки, вырвать нож левой – из правого рукава.
Сенные девки Коршаковны с визгом скучились в углу.