сплеталось… Пальцы начали отзываться. Глухо, через боль… это была терпимая боль, преддверие заживления.
– Да ну ещё, – пробурчала Эльбиз и беспомощно, снизу вверх, посмотрела на Нерыжень.
«А я упреждала…» – молча ответила та.
Ознобиша вдруг понял, что совсем потерял из виду Сизаря, и огляделся. Заметил мазилу почти на том месте, откуда все прянули в бой. Сизарь так и стоял там. Чертил по стене.
Ознобиша пошёл к нему, не замечая шагов. Наверно, было что-то в его лице – мезонька попятился, неуверенно улыбаясь, взгляд бегал.
– Ты где был? – тихо спросил Ознобиша. – Ты где болтался, блудный слуга, пока нам дубьём кости ломали?
– Я… – начал заикаться Сизарь. – Ты велел… рука рисовальная… послужить…
Он отступил от стены. Там, перекрывая стёртую роспись, летела в бешеном прыжке царевна Эльбиз. То есть не совсем царевна, конечно. Отрок, храбрый служка… последний раз вышедший в город.
Ознобиша, только что готовый опалять долой с глаз, внезапно остыл. Рисовал Сизарь… всё-таки преподобно. Лучше Смоголя.
«Я мыслил судьбами царств. А тут единственный обсевок отецкий, и как судьбу его разрешить? Простить? Допустить до Эрелиса? Веру дать струсившему? Или он, в драке неловкий, впрямь думал послужить чем горазд? А я зря сгублю?»
Мимо, гоня в тычки жаловичей, прошагали порядчики. Один нёс на руках затихшего Смоголя.
«Осудить несудимого…»
– За мной! – отрывисто приказал Ознобиша.
«Будь моим братом!»
Хасин никуда не исчез из отнорка. Так и стоял, поглядывая на согбенных зевак, на предивного мезоньку, на красавицу Нерыжень. Плеть и кинжал торчали за поясом. Светлые глаза на смуглом лице искрились любопытством, но уста, по счастью, молчали.
Ознобиша про себя подивился. Он ждал ярости, ждал попрёков: вот, значит, как у вас гостей привечают?.. Хасин не выглядел ни напуганным, ни оскорблённым. Схватка в отнорке, похоже, лишь раззадорила и взвеселила его.
«Знавал я таких… оттябелей, жадных до боя… Верно судила Эльбиз. Искусен и кровожаден…»
Райца третьего сына и рында иноземного гостя живут в противных концах мироздания, разделённые скорлупами многих небес. Ознобиша приветствовал Топтаму почтительно и, пожалуй, с некоторым намёком:
– Певец земли смелых, бдительный страж порога сильномогучего ахшартаха, пришедший свободным! Что побудило тебя оставить шатры посольства и скитаться затхлыми норами, пропахшими рыбой?
Топтама поклонился в ответ:
– Рождённый близ солнца благодарит правдивого советника властных. Тузарайн Топтама уже наказан за скудоумие. Его защитили две девы, мирный писец и нищий мальчишка.
«Две девы?.. Догадался. Вот же невстреча…»
У хасина был богатый и звучный голос привыкшего петь на воле, в перекличке с горами и высоким небом. И он всё косился мимо Ознобиши, туда, где Нерыжень, подняв на ноги царевну, кутала её широким плащом – подальше от праздного любопытства зевак.
«Что