прервал их вопль священника. Он вновь распрямился и теперь не отрывал завороженного взгляда от пламени. Из-под волос по лбу сочилась струйка крови. – Благословен будь грядущий во славу прекрасного! Темно и пусто в утробе небес…
Теперь повскакивали все, и Зено пришлось последовать примеру, чтобы не потерять жреца из виду. Обхватив себя руками, тот раскачивался из стороны в сторону, на губах его пузырилась розовая слюна – видно, священник прокусил язык. Но разобрать слова не было никакой возможности. Речь его тонула в гаме: за перепалкой посла со служкой, за дюжинами голосов, которые одновременно возмущались, спрашивали, поясняли.
– Да помолчите же! – воскликнула Зено, но ее никто не слышал, а возглас влился в общий гомон.
Поняв, что так она ничего не добьется, женщина стала проталкиваться к жрецу – непростое дело, учитывая, что этим вдруг занялись все собравшиеся. Работая локтями, как заправская уличная торговка, она добралась до посла, так что служка расставил руки, преграждая дорогу и ей тоже.
– Это богохульство! – в глазах юноши светилось отчаяние, но в этот миг его напарник подал голос:
– По-моему, закончилось…
Служка обернулся, и Зено увидела, что жрец обмяк на руках помощника, лицо его заострилось, так что на мгновение ей почудилось, будто священник мертв.
– Яйца Шеххана! – выругался посол. Совсем как подданный Царя Царей.
Однако до него уже никому не было дела. Бережно, точно сын – измученного болезнью отца, юноша поднял жреца на руки и, прижав к груди, понес прочь.
Темно и пустынно в утробе небес… женщина не поручилась бы, что запомнила в точности. Будь под рукой библиотека, она полистала бы писания Темераса, но чего в посольстве не водилось, так это храмовых свитков.
Зено обняла себя за плечи. Время близилось к полудню, необычно жаркому даже по меркам Царства – но женщину била дрожь: оттого ли, что она так и не спала, или от недобрых предчувствий. Ночь оказалась богатой на пророчества: сперва сулящий беспорядки посол, а затем и жрец.
Запретив себе вспоминать залитое кровью лицо, Зено подошла к окну.
Она прожила в столице всего год, под горячим солнцем, обжигающим шумные городские улицы – но успела влюбиться и в позолоченные купола, и в сады, и в цветастые мозаичные мостовые. Воздух здесь был другим, небо – непривычно глубокого синего оттенка, а по ночам казалось, что Царству светит вдвое больше звезд, чем ее родине. Она полюбила этих смуглых и темноглазых людей, таких вспыльчивых, вдумчивых и таких высокомерных.
Они писали на картах «Анха́р», но только чужаки называют их царство анхарским. Для своих жителей Царство всегда было одно, а иначе не могло и быть. Они говорили «столица», но никогда не называли ее по имени – ведь в мире только одна столица, какая уж тут путаница? Все это Зено знала и прощала анха́ри спесь: в конце концов, Нагаду тоже основали они, когда Маха́ф Советник решил,