как птицы? Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела! Я ходила в театральную студию, между прочим, пять лет. Можно сказать, была примой. Как нам хлопали после «Ромео и Джульетты»! Стою на сцене, ноги трясутся, кланяемся зрителям, а шум у меня в ушах такой, словно я под динамиком с меня ростом. Я все помню: букеты после спектакля, как я потом розы спасала в ванной, помню свое джульеттино платье (белое с зеленым бархатным кантом, мы сами шили), как мы с подружкой гуглили театральные вузы, читали про каждый, воображали… Ну вот. А потом я провалилась во ВГИК. Кристофер, вы ж понимаете, что это ерунда? Скольким знаменитым актерам так говорили: нет таланта, не подходите… Я читала, это же сплошь и рядом! Вот хоть этот… забыла фамилию. А я волновалась. Может, поэтому еще? На последнем туре срезали. Ну, возвращаюсь я с чемоданом в Ярославль…
«На щите» – сказал дедушка. Когда отправлял, говорил: «Давай, на щите или со щитом!» А оказалось, на щите. Дед замечательный. Але вспомнилось, как уютно сидеть в глубоком кресле, поджав под себя ноги, читая что-нибудь, и тут слышишь тихий стук карандаша – не поворачиваясь, ясно, что это дед задумался, проверяя рефераты, выстукивает ритм на столе. Дед преподает историю в универе. Это он когда-то рассказал про ярославский театр – что нет, не просто абы какой драмтеатр в провинции, а между прочим – первый из русских! В тысяча семьсот пятьдесят-лохматом году открылся, купеческий сын Федор Волков замутил это дело, не сиделось ему в лавке, понимаешь. Сначала дед рассказал, а потом уж в театральной студии про это уши прожужжали. Традиции, есть чем гордиться, бла-бла-бла. Где Федор Волков и где я? С какой стати мне взаймы за его театр гордиться? Я за себя хочу. Но пока не выходит. Понимаешь, Кристофер?
Кристофер – ты на самом деле Кристофер Робин, а я – Винни, опилки в голове. Бестолочь. Но у меня был свой угол, нора, теплый дом. Снаружи – обычная панельная многоэтажка, но зато с балкона немножко видно Волгу. Восьмой этаж, закаты – только сиди и смотри. Мы с Веркой так и сидели на балконе, весной-летом зависали часами… (Это моя подруга – Верка.) Весной на всех наших подоконниках – зеленые ростки рассады в картонных пакетах от молока (бабушкины старания). Весной были мечты, что вот-вот поступлю и тогда… Когда мечтаешь, не ценишь того, что есть. А теперь понимаешь, что эти посиделки-нежности, домашние запахи, своя нора – это прошлое, оно уплывает на отколовшейся льдине все дальше. Даже если я облажаюсь тут по всем статьям, если жизнь выпихнет из Москвы обратно в Ярославль, мне в тот дом уже не попасть. В то детское, глупое, теплое, когда – ты не знаешь – а тебя ведь обнимают, защищают со всех сторон: дед и бабушка, своя нора, синий занавес в театральной студии, который всегда на своем месте. Не попасть.
Пока, Кристофер. Ты пиши, звони. Я до пятницы совершенно свободна.
Петлявшие дорожки Мосфильма привели Свирскую обратно к тому павильону, который она покинула час назад. Она