сундуки, одеяла на земляном полу, – она с выражением ужаса застыла у порога.
– Что случилось? – скорее выдохнула, чем спросила.
– Лидочка, отнеси пышки отцу в сельсовет, – впопыхах сквозь слёзы говорила бабушка Зина, колдуя с тестом, в который летел пух.
– В сельсовет?
– Его взяли.
– Кто?
– НКВД.
– За что?
– Не знаю. Может, примут еду – не ел ведь ещё! Не раздевайся! Должны же ребёнка пропустить!
Пышки, дорогое по тому времени удовольствие, из-за спешки не получились. Бабушка собрала тёплый узелок, Лида прижала его к себе, побежала к сельсовету. Открыла дверь и – тотчас увидела отца, что сидел у стола, скрестив на коленях руки. Встретил вопрошающий взгляд детских глаз, грустно улыбнулся. «Не виноват! Не виноват!» – пролетело в её голове, и она ринулась: «Папа!»
– Ты что – нельзя! – перегородил ей Беда рукой.
– Lidchen, ich bin nicht schuld. Glaub nicht, niemand glaub! (Лидочка, я ни в чём не виноват, ничему не верь), – успел сказать по-немецки этот 56-летний дорогой человек.
– Говорить только по-русски, по-немецки – запрещено! – отрубил Беда.
И она застыла – в поклоне к отцу.
– Что у тебя в узелке? – поинтересовался, наконец, коренастый.
– Передачка. Мама послала. Можно?
– Можно, пусть при нас ест.
– Да ты, Лидочка, не волнуйся – я не голодный.
– Поешь, папа. Правда, пышки получились неудачные. Там ещё бутылка молока.
У неё взяли узелок, посмотрели содержимое и передали отцу. Они оба не знали, что видятся в последний раз.
– До свидания, папа!
– До свидания. Успокой всех. Я ничего плохого не делал, пусть не сомневаются.
Бабушка Зина не раз ходила в районный центр в надежде на короткую встречу, в надежде что-нибудь прояснить – к дедушке не впускали, но передачку принимали. В последний раз брать ничего не хотели: «Здесь кормят».
– Твенацать километр, талеко! – изъяснялась пальцами бабушка, плача. – Ноги, руки палят. Пери, пошалуста!
– Нельзя, бабушка, – отталкивал узелок молоденький солдатик.
И сказал то, что, видимо, не должен был говорить:
– Завтра его в Кулунду этапируют.
– Кулута? Сафтра? Так талёк? Сачем?
– Да, да, завтра, – улыбался он её произношению. – Ну, давайте узелок. Передам, только об этом никто не должен знать – нельзя нам врагов жалеть.
Усталая, с красными от слёз глазами бабушка вернулась домой, где ждали дедушкины сёстры: тётя Нюра и тётя Вера, дочери: Мария и Лида и несколько спецпереселенок, – не услыхали добрых вестей и вскоре разошлись.
Раньше к бабушке Зине забегали соседки, русские женщины, теперь перестали – решили от греха подальше: дружить с «врагами народа» было опасно. Бабушка засобиралась в Кулунду.
– Ты не знаешь языка – ничего не найдёшь, ничего не выяснишь, – отговаривали тётя Маруся и тётя Нюра.
В Кулунду отправилась красивая, белолицая тётя Нюра – вернулась она