дождь – зимой промерзал.
Наша семья в землянке, к счастью, не жила. Папе, бухгалтеру, предоставили в заречной стороне домик из двух комнат с земляным полом.
Одна комната (горница) деревянная, другая (кухня) саманная[2]. Под общей с домиком крышей сарай для живности и сени для топлива (здесь играли мы в жмурки); из сеней два выхода: с фасадной стороны – на улицу, с задней – на огород. Каждое лето няня Лиза мазала домик жёлтой глиной, а позднее, как и внутри, – белой. Домашние иронизировали и называли избушку хижиной (Hiittchen). Мы очень любили её – десять детских и отроческих лет «хижины» сохранились в памяти, будто они прошли только вчера.
Всех определили на работу в колхоз – за трудодни: дедушку Сандра (альтпапу) – на пожарную каланчу, папу – бухгалтером, маму с тётей Марусей – в швейную мастерскую, которую все называли «куспромом». Смысл слова я смогла понять лишь став взрослой – кустарная промышленность.
Об отце
С трудом налаживался быт. Местные в большинстве своём были приветливы, но встречались и такие, что шептались: «Понаехали тут с ружьями». Оказалось, «ружьями» называли обыкновенные мясорубки.
Мужчины выложили на стол горсть земли и начали её разминать и нахваливать:
– Земля-то какая – жирная!.. Не пропадём!
– А какие урожаи можно будет на ней собирать!
Но – урожаи собирать им не довелось: в январе 1942-го всех мужчин в возрасте от 15 до 55 лет отправили в трудармию – принудительные работы.
Ясный морозный день, когда взяли отца, Шнайдера Адольфа Петровича, в памяти 4-летних человечков запомнился отчётливо, но события сохранились и высвечиваются лишь отдельными эпизодами.
Горечь, что память не сохранила лица отца, прошла болью через всю жизнь. Запомнились действия, слова, ощущения, но без лица. Стройная фигура подняла нас на родные, тёплые, заботливые руки и пошла к выходу. Мать прижалась, и так в едином клубке мы вчетвером приблизились к сенной двери. С трудом сдерживаясь, мама тихо сказала: «Оставь их здесь». Отец опустил нас.
– Ну, помашите мне «до свидания» и слушайтесь маму
– Пап, а куда ты? – взрослые переглянулись.
– Далеко, – присел он на корточки.
– Не езжай…
– Надо… – притянули нас нежные руки.
– А долго тебя не будет?
– Может быть, – не знаю.
– Ты не будь долго!
– Возвращайся скорей!
– Постараюсь, – тихо с грустной улыбкой.
Взрослые вышли – мы рванули следом.
– Холодно, оставайтесь дома, в окно смотрите, – остановила нас няня.
Мы ринулись к небольшому кухонному, совсем заиндевевшему оконцу (внутренней рамы не было), и начали в спешке, как это делала няня, соскребать алюминиевой ложкой снег со стекла, дыханием и пальчиками отогревать его. В эту маленькую прозрачную точку мы смотрели, как в бинокль, по очереди – зрение сфотографировало силуэты нескольких мужчин в длинных