Антонина Шнайдер-Стремякова

Жизнь – что простокваша


Скачать книгу

бабка Василиха вылечила ноги мамы. С тех пор в семье у нас относились к ней с глубоким уважением: «А если и вправду, как говорят в деревне, она способна напустить порчу? Не обижайте её».

      Мы не обижали.

      Сондрик

      Радуясь, что наш заречный домик наполнился жизнью, мы вместе с мамой к концу недели сходили к няне на бахчу Немного погодя заявились Лиля с Сашей.

      – Тяжело одной, не успеваю. Помогите, – просила няня, – у вас руки молодые.

      Мама с няней тихо разговаривали в шалаше, а мы, четверо детей, весело рвали сорняки, когда вдали запылил ходок[4] председателя. Кучер остановил лошадь.

      – Вы чьи? Шо робытэ? Хто послав? – грозно спросил Сондрик, развалясь в коляске.

      – Мамины. Бабушке помогаем, – сбросила я оцепенение.

      – А мать дэ?

      – В шалаше.

      Мама и няня уже выходили навстречу.

      – Цэ шо? Уси твои? – обратился он к маме.

      – Нет, мои только близняшки. Это племянники, Марусины дети.

      – Ну, ладно, хай помогають. Прыихав я, бабка, за арбузАмы. Балакають, шо ты усих гонышь, так я сам… Наложь-ка мыни повный ходок!

      – На трудодень выдавать?

      – На трудодни… На трудодни, – скорее проворчал он.

      – Хай кучер за мной идти, буду показать, какой рвать! – приказала няня.

      Нагружённый доверху ходок удалялся от бахчи.

      – Врёт, что на трудодни, – глядя вслед, сообразила она уже по-немецки. – Завтра отправлюсь к деду Левченко в контору и спрошу, будут ли выдавать на трудодни арбузы.

      – Брось, Лизбет-вейзел, не твоё это дело. Ты не просто спецпереселенка, ты немка! Серьёзно тебя никто не воспримет.

      – Не могу больше! Детей – и то ограничиваю… Всё думаю – на трудодни людям. С твоим приездом съели больше других – согрешила. Душа болит… А он?.. Последнее лето работаю. Пусть хоть как уговаривают! Ну его к чёрту, этот колхоз – прости меня, Господи, согрешила. Буду дома!

      Слово своё няня сдержала: принуждать работать 56-летнюю не имели права. Домашних дел было достаточно – убирала, чистила, варила, стирала. Если бы не она, маленькая, не блестевшая здоровьем мама долго не выдержала. Ещё на Волге, в Мариентале, няня вязала для церкви, а сейчас – красивые кружевные воротнички для нас с Изой и шторы на окна.

      Мы с Изой снова хаживали в куспром и заворожённо слушали пение женщин. Иногда заходил Сондрик.

      – Знов спиваетэ? Глядыть у мэнэ! Ны будэшь, Элла, план выполнять – знов у трудармию отправлю.

      Мама молчала, а горбатенькая Дуня, лукаво умасливая Сондрика, смеялась сладким, звонким голосом:

      – Шо ты, Илья Кузьмич, пужаешь? Мы ж знаем, шо правление рядом, шо ты слышишь. Вот и стараемся… тебя ублажить!

      – Ну, смотрыть! – не то одобряя, не то осуждая, бубнил он и удалялся.

      Женщины подавленно продолжали работу. Шили бушлаты, ватные штаны и шапки для армии, были довольны – легче, чем в поле. Часто наезжало районное начальство и привозило для реставрации личные вещи, шёлковые и шерстяные. Женщины с руганью бросали в угол эту неоплачиваемую работу – из шерстяных